Выбрать главу

О послеоктябрьском охлаждении Ленина к Зиновьеву можно только предполагать, ибо духовный мир человека, особенно унесенного навсегда в вечность, — загадочный и холодный космос; исследователям остается лишь до боли в глазах вглядываться в далекие звезды, многие из которых давно погасли, но светятся отраженным светом…

Зиновьев, при всей его известности, достаточно загадоч­ная фигура. Об этом тучноватом, рыхлом, с одышкой чело­веке говорили много лишь в "ленинское время". После смер­ти вождя Зиновьев как-то быстро сник, недаром меньше­вики называли его оруженосцем Ленина. Этот внешне флег­матичный вождь преображался, лишь когда выходил на три­буну. Зиновьев говорил всегда с огромным подъемом. Его сильный голос красивого, звонкого тембра доминировал над залом, над толпой, и, казалось, он создан для митинговых площадей. Как писал А.В.Луначарский, "Зиновьев не может в своих речах быть таким богатым, часто совершенно новы­ми точками зрения, как истинный вождь всей революции — Ленин; он, разумеется, уступает в партийной мощи, которая отличает Троцкого. Но за исключением этих двух ораторов Зиновьев не уступает никому" Заметим, что Зиновьев не терял этих качеств оратора, когда, допустим, выступал на немецком языке на конгрессе Коминтерна или на партейтаге в Германии. Но Зиновьев, хотя написал (и „наговорил") очень много, не может быть представлен как глубокий писа­тель и публицист.

Однако при всей бесцветности его книг, точнее, матери­алов к ним в работах Зиновьева содержатся порой довольно интересные наблюдения о вожде. В своих „Воспоминаниях" о жизни и деятельности В.И.Ленина Зиновьев пишет, что уже 25-летним будущий лидер русской революции „чув­ствует себя ответственным за все человечество, явно чув­ствует себя вождем (в лучшем смысле слова) рабочего клас­са и партии"… Автор воспоминаний воспроизводит очень интересное наблюдение: было ли ощущение у него, что Ле­нин призван к этой роли? Зиновьев отвечает на этот вопрос утвердительно: „Да, это было! Без этого он не стал бы Лени­ным…"

Воспоминания писались, когда Зиновьев давно прошел зенит своей политической карьеры, когда Сталин быстро набирал силу. В этом смысле интересны записи автора о смерти Ленина. Маркс умер окончательно тогда, заметил Зиновьев, когда умер его наследник — Энгельс „А вот с Лениным вышло иначе. После него не осталось Энгельса, но он и не умер вовсе… А в то же время во многом вышло хуже, нежели с Марксом". Немного позже Зиновьев просто проговаривается: „ошибка" завещания — неточно предста­вил себе, как будет все выглядеть без него…

Здесь Зиновьев смело и прямо пишет (на него не похо­же), что Сталин не Энгельс и что „во многом вышло хуже". Думаю, оставляя на бумаге эти строки, Зиновьев (как Каме­нев, Троцкий, вероятно, Бухарин и некоторые другие) не мог себе простить, что они позволили захватить штурвал гигантского судна форменному пирату, который, монополи­зировав право на Ленина, быстро превратился в абсолютно­го диктатора. Зиновьев не мог забыть, что в 1917-м и позже он относился к Сталину снисходительно, просто как к пред­ставителю „нацменов". На менторские, покровительствен­ные замечания Зиновьева Сталин редко реагировал, пред­почитая отмалчиваться. Когда в „партверхушке" шли раз­говоры, обсуждения, кого из большевиков рекомендовать председателем создаваемого Интернационала, Зиновьев между делом заметил (а Сталина это больно укололо):

—   Нужен человек с европейской культурой, знанием языков…

Как мы знаем, первым председателем Коминтерна и стал сам Г.Е.Зиновьев… Он был страстным сторонником экс­порта российской революции в другие страны, особенно в Германию. Ленин соглашался с этой авантюрной страте­гией. В январе 1920 года вождь большевиков требовал:

—  Нужно ускорить освобождение Крыма, чтобы иметь вполне свободные руки, ибо гражданская война может за­ставить нас двинуться на запад на помощь коммунистам.

Когда проходил второй Конгресс Коммунистического Интернационала, начался знаменитый поход на Варшаву, предпринятый по инициативе Ленина. Зиновьев распорядил­ся разместить на сцене Большого театра, где заседала „миро­вая партия социалистической революции", огромную поли­тическую карту мира. Каждое утро делегаты с замиранием сердца следили за передвижением красных флажков по маршруту похода „красных" на Варшаву. Зиновьев не удер­живался от взволнованных комментариев, утверждая, что следующий, третий Конгресс Коминтерна „будем проводить в Берлине, а затем в Париже, Лондоне…".