Выбрать главу

Как было в действительности?

"…К Ленину приехали 21 января 1924 года после полу­дня профессора О.Ферстер и В.П.Осипов. Они вниматель­но осмотрели больного. Никаких тревожных симптомов не было обнаружено" .

В последние месяц у угасающего вождя мало кто бы­вал из его соратников. Ленин был почти недоступен для диалога в своей немоте, да и сам не хотел этих встреч. Надежда Константиновна в своих „совершенно секретных" воспоминаниях, пролежавших десятилетияв партийном за­точении, вспоминала: „На вопрос, не хочет ли он повидать Бухарина, который раньше чаще других бывал у нас, или еще кого-нибудь из товарищей, близко связанных по рабо­те, он отрицательно качал головой, знал, что это будет не­померно тяжело".

Но в тот роковой день Бухарин у Ленина в Горках был. После посещения безнадежно больного вождя врачами Ле­нину оставалось жить менее двух часов. Когда начались конвульсии больного, разрешили войти в комнату и Бухари­ну. В его письме в Политбюро не было „вранья".

Бухарин в письме обращается к этому эпизоду с Лени­ным, надеясь, что хотя бы память о вожде, которого давно превратили в святого идола, защитит и спасет его в эту критическую минуту. Дальше он пишет:

„…Мне остается только: или быть реабилитированным, или сойти со сцены.

В необычайнейшей обстановке я с завтрашнего дня буду голодать полной голодовкой, пока с меня не будут сняты обвинения в измене, вредительстве, терроризме… дайте мне, если мне суждено идти до конде по скорбному пути, заме­реть и умереть здесь, никуда меня не перетаскивайте и за­претите меня тормошить.

Прощайте. Побеждайте.

Ваш Н.Бухарин".

Да, „скорбный путь" Бухарин пройдет до конца. Может быть, он вспомнил, как в сентябре 1919 года Политбюро обсуждало вопрос об арестах кадетов из буржуазной интел­лигенции. Посыпались жалобы. Ареопаг поручил Бухари­ну, Дзержинскому, Каменеву вернуться к этим делам. Хотя ясно, что Политбюро „пересмотра" никакого делать не со­бирал ось. Об этом, в частности, свидетельствует письмо Ле­нина, написанное 15 сентября Горькому.

„Дорогой Алексей Максимович!

…Мы решили в Цека назначить Каменева и Бухарина для проверки арестов буржуазных интеллигентов околока­детского типа и для освобождения кого можно. Ибо для нас ясно, что и тут ошибки были. Ясно и то, что в общем мера ареста кадетской (и околокадетской) публики была необходима и правильна".

Вот так: место профессуры — в тюрьме. Их вина — думают по-другому, чем Ленин, Бухарин и остальные во­жди. „Мера ареста… необходима и правильна". Вспоминал ли Бухарин эти страншры своей биографии? Как могли себя чувствовать русские интеллигенты в чекистских застенках, имевшие, как правило, лишь одну вину: неприятие больше­визма?

Я, может быть, утомил читателей письменными моноло­гами Бухарина, но думаю, что они помогают увидеть нечто более широкое, чем трагическая судьба этого ученика Ле­нина. Коллизии „любима партии" — отраженная волна страшного ленинского эксперимента. „Великий террор" кон­ца тридцатых годов имел свои корни в ленинских идеях и действиях. В его распоряжениях, наподобие указаний Бош и Минкину: "Повесить, непременно повесить…"

Через полтора месяца после того как Бухарина аресто­вали, он вновь (в который раз!) пишет большое, на двадцати двух страницах письмо Сталину. Его мы не имеем возмож­ности процитировать полностью, но несколько фрагментов, связанных с Лениным и ленинским „воплощением" в жизнь его идеалов, мы все же приведем.

„Ночь на 15 апреля 1937 года.

Иосифу Виссарионовичу Сталину. Лично.

Это письмо носит такой характер, что я прошу, чтобы оно было переслано И.В.Сталину без предварительного чтения кем бы то ни было.

…На пленуме я чувствовал себя как человек, невинно прикованный к позорному столбу… Я в отчаяньи клялся смертным часом Ильича. Ты-то ведь хорошо знаешь, как я его безгранично, всем сердцем и душой любил. Я воззвал к его памяти. А мне заявили, что я спекулирую его именем, что я даже налгал, будто я присутствовал при его смер­ти, даже приводили "документ" (статья Зиновьева), а суть в том, что я после смерти Ильича уехал из Горок в Москву, а потом вернулся со всеми, что и описано в статье.

…Я мечтал о большой близости к руководству и к тебе, не скрою. Я тосковал по крупным людям, я тосковал по более широкой работе. Что это, грех? Преступление? Тебя лично я снова научился не только уважать, но и горячо любить (опять, пусть сколько угодно хихикают люди, которые мне не верят, но это так)… Я бредил о доверии с твоей стороны… Все это было — и все полетело прахом, и я чер­вем извиваюсь на тюремной койке…