В этот момент к нему подошел староста и примирительным голосом сказал:
— Ну хватит, хватит уже, сосед, Павел Иванович! Вы свое дело сделали, смотрите: баба вся в крови и уже не может встать. Хватит!
Халин поднял на него угрюмые, взбешенные глаза, внезапно успокоился и начал жаловаться, почти плача:
— Не уберегла девку, убожество! Что я теперь делать буду? Выродка буду кормить? Старый ворюга Милютин пятьдесят рублей заплатить не хочет… Вот я ему осенью, когда амбары будут полны зерна, подпущу в его берлогу «красного петуха», посвечу горячим заревом перед его высокородными, благородными глазами, видит Бог! Он меня никогда не забудет!
— Плохо говоришь, сосед! — упрекнул его один из мужиков. — Не дай, Господи, дойдут твои слова до полиции! Сгниешь тогда в тюрьме, точно тебе говорю.
Халин еще некоторое время плакал и огрызался. Лежащая на земле окровавленная баба воспользовалась этим, со стоном встала и пошла в хату.
Соседи, обсуждая девичье несчастье и слушая жалобы мужика, увели его с собой.
— Побегу я домой, надо скотину напоить, — сказал Сережка и побежал домой.
Володя не двигался с места. Он вслушивался в доносящиеся из избы звуки.
Обе женщины рыдали и жалобно завывали.
Потом смолкли и начали шептаться, как заговорщицы.
Вскоре из избы вышла девушка. Под мышкой она несла толстый сверток ткани и желтый в голубые цветы платок.
Мальчик, хотя был уже очень голоден, не покидал своего укрытия.
Он видел, как вернулся домой Павел. Шел, шатаясь, разговаривая сам с собой, размахивая руками. Даже пытался петь и танцевать, однако ноги у него подкосились, и он едва не рухнул на землю.
В хату он ввалился почти без сознания. Там избитая, покалеченная жена быстро уложила его в постель и стянула сапоги.
Володя слышал, как пьяный мужик храпел и даже во сне выкрикивал проклятия.
Крестьянка вышла за калитку и кого-то нетерпеливо стала высматривать.
Услышав доносившиеся со стороны сада шаги, она собрала во дворе несколько камней и положила их возле дома, подальше от окошка.
К ней приблизились две женщины.
Одна из них была Настька, заплаканная, перепуганная, с выступающим из-под фартука животом; вторая — маленькая, сгорбленная старушка — была деревенской знахаркой. Ее желтое перепаханное черными глубокими морщинами лицо было сосредоточенно. А черные и круглые, как у птицы, глаза беспокойно бегали по сторонам.
— Избавь, тетка, девку от ребенка! — прошептала крестьянка. — После жатвы принесу тебе серебряный рубль! Вот те крест, клянусь!
— Спешите, спешите! — бормотала, закатывая рукава, знахарка.
Мать помогла Настьке лечь на камни. В таком положении, живот ее выгнулся, как раздутое туловище коня, который три дня назад сдох в лесу, а собаки грызлись между собой за его гниющие останки.
Старушка, поковырявшись возле одежды девушки, пробормотала:
— Дай-ка, соседка, доску…
Крестьянка принесла тяжелую, широкую доску для стирки белья.
Знахарка, прокричав непонятные заклинания, подняла ее и со всей силы ударила по животу лежавшую Настьку. Раздался удушливый стон и тихий плач, после чего последовали новые удары.
Продолжалось это долго. Стоны, скрежет стиснутых зубов и глухие звуки ударов…
Девушка пронзительно крикнула и замолкла.
— Все… — буркнула старуха. — Принеси теперь воду и церковную свечку!
Бормоча заклинания, она брызгала на неподвижную Настьку водой и ходила вокруг нее со свечкой в руке, неустанно повторяя:
— Господи, помилуй! Господи, помилуй!
Мать наклонилась к лежащей девушке и вдруг отскочила, протерла испуганные глаза, схватила себя за волосы и прошептала:
— Тетка Анна, Настька мертва… Настька мерт-ва!
Затем она опустилась на землю и стала биться головой о стену.
Откуда-то издалека донеслись звуки гармошки.
Веселые, высокие ноты игриво переливались.
Молодой беззаботный голос пел:
Три деревни, два села Восемь девок, один я! Ух — Ах!Глава III
Вся деревня собралась перед домом Халина.
Белый гроб, сбитый наспех из оструганных досок, стоял на двух табуретках в правом углу хаты. На полке с черными, закопченными иконами горела восковая свеча.
Молодой маленький худой поп в выцветшей, посеревшей сутане и старой из черного бархата накидке читал молитвы. Потом пел сухим голосом, сдерживая возмущение всей силой воли. Его голубые глаза то и дело наливались слезами, а бледные руки сильно сжимали крест, когда он, тяжело вздыхая, пел обрывистые слова молитв.