В его интерпретации коммунизм «упразднит самого себя», как, согласно аналогии, история французской революции продолжалась от якобинской диктатуры до Наполеона. Многие пункты обрисованной Устряловым конкретной программы похожи на «модернизационные» цели белого движения 1919 г.: ликвидация коммунизма и стабилизация положения зажиточного крестьянства; «примирение» с великими державами с сохранением русского «национального величия»; привлечение иностранных капиталов под строгим контролем государства; сильная диктаторская власть, опирающаяся на армию и на «активные элементы» страны (под которыми нужно понимать соединение аппарата с классом новых собственников); абсолютное отрицание монархической реставрации, «союз дружбы» с революцией. Вместо «непримиримой либеральной контрреволюции» в этой программе выдвигается перспектива термидорианской реставрации, своего рода буржуазного перерождения революции на базе авторитарного режима нового типа.[1102] Так вырисовывалось своего рода контрреволюционное представление о национальном капитализме, которое было настолько серьезно воспринято Лениным, что он касался его во многих статьях и выступлениях в качестве реальной возможности капиталистической реставрации. Ленин отнюдь не разделял появившейся в советской прессе упрощенной критики «устряловщины», так как и сам сознавал, что большевики, восстанавливая капитализм, берут на себя вынужденный риск («самотермидоризация»), в то время как другие, придерживаясь мифа о военном коммунизме, называли НЭП «брестской» экономической политикой. На XI съезде партии Ленин спорил с теми коммунистами, которые недооценили выводы Устрялова и сменовеховцев, то есть термидорианскую альтернативу. Ленин изучал утверждение в России «капитализма без буржуазии», главным образом стараясь понять, какие социальные отношения и слои укрепятся и будут влиять на структуру политической власти. Такой же была и исходная точка рассуждений Устрялова. Ленин прежде всего боялся осуществления предсказания Устрялова о своего рода союзе между слоем государственных чиновников и возрождающейся буржуазией. На XI съезде партии в марте 1922 г. он сказал следующее: «Я хотел, в связи с этим, коснуться вопроса о том, что такое новая экономическая политика большевиков — эволюция или тактика. Так поставили вопрос сменовеховцы… “Но эта Советская власть строит какое государство? Коммунисты говорят, что коммунистическое, уверяя, что это — тактика: большевики обойдут в трудный момент частных капиталистов, а потом, мол, возьмут свое. Большевики могут говорить, что им нравится, а на самом деле это не тактика, а эволюция, внутреннее перерождение, они придут к обычному буржуазному государству, и мы должны их поддерживать. История идет разными путями”, - рассуждают сменовеховцы… Я думаю, что этот Устрялов этим своим прямым заявлением приносит нам большую пользу… Надо сие откровенное заявление сменовеховцев приветствовать. Враг говорит классовую правду, указывая на ту опасность, которая перед нами стоит…. Сменовеховцы выражают настроение тысяч и десятков тысяч всяких буржуев или советских служащих, участников нашей новой экономической политики. Оно — основная и действительная опасность… Борьба с капиталистическим обществом стала во сто раз более ожесточенной и опасной, потому что мы не всегда ясно видим, где против нас враг и кто наш друг».[1103]
Другой наиболее значительный теоретик партии и ее «любимец», Н. Бухарин, вскоре после смерти Ленина подробно показал, что «авторитарный» замысел Устрялова не традиционен, а родственен духу новой эпохи, ведь и сам Устрялов, точно оценивая свою эпоху, чувствовал в ней «пульсирование цезаризма». Ясно, что можно было думать лишь о диктаторской форме восстановления капитализма, так как в конечном итоге именно это — как и в случае французской революции — и означало бы термидорианское перерождение. Во время этих споров, в 1922 г., еще продолжался беспримерный голод. Эти нищенские условия укрепляли тягу к порядку не только в мышлении обладателей власти, но и в среде простых людей, еще сильнее возбуждаемых национализмом. Это душевное состояние имел в виду Бухарин, уничтожая устря-ловский вызов в брошюре «Цезаризм под маской революции».[1104] В Устрялове он видел угрозу, которая может «отпугнуть» товарищей по партии от НЭПа, вследствие чего они могли, оставив «либеральный» курс, снова вернуться к прежним методам «военного коммунизма». Следуя ленинской логике, он еще не подозревал, что настоящая опасность заключается не в устряловском прообразе «капиталистической диктатуры», — в действительности настоящая диктатура тогда грозила уже с другой стороны. Хотя в то время еще не был решен вопрос о том, какая социально-политическая сила и в какой форме поставит под контроль деревню с ее сложными противоречиями в интересах государственного накопления. Бухарин так обобщил суть устряловской теории, «устряловщины»: «Это есть теория, стратегия, тактика российского фашистского цезаризма. Все элементы этого даны у Устрялова: его национализм, его “национал-большевизм” (некоторые германские фашисты называли себя именно так), его резко выраженный антипарламентаризм с генералами и рейхсвером, его культ Муссолини, его ставка на гегемонию “ординарной буржуазии”, руководителя “крепкого мужика”, его неприкрытый цезаристский идеал, его “национально-империалистские” вожделения, его культ “эроса власти”, его борьба (пока осторожная) с социализмом. Он надеется, что все эти элементы “вызреют” не только у него, и вылупится в конце концов великий Мессия, который уже по настоящему взнуздает “сброд”…».[1105]
1102
Там же. См. еще: Краус Т. Советский термидор. С. 102–114. Программы белых генералов см. в уже упомянутой книге: Ивана Халаса (