Ленин
И вот наконец настал час прибытия на Финляндский вокзал Петрограде, где его ожидала толпа, исчислявшаяся тысячами. Это было 3 (16) апреля 1917 года. Ленин 10 лет находился вдалеке от России. Вождя внесли на плечах в здание вокзала, где меньшевик Чхеидзе от имени Петроградского совета поздравил его с прибытием. Теперь революцию необходимо защитить от всех внешних и внутренних посягательств, он надеялся на поддержку Ленина. Ответ Ленина был абсолютно однозначным. Он обратился к трудящимся массам. От имени победоносной русской революции Ленин приветствовал в их лице авангард международной армии пролетариата. Он цитировал Либкнехта и произносил здравицы в честь мировой социалистической революции. Это был язык, непривычный для Петроград даже после свержения царя.
С балкона дворца знаменитой балерины Кшесинской, который стал штаб-квартирой большевиков, Ленин еще раз выступил перед народом и предсказал скорое начало революций в Германии, Франции и Англии. Затем в большом зале заседаний лидеры большевиков проинформировали его о создавшемся положении. Тут Ленин дал себе полную волю и настолько язвительно резко выступил против нынешнего курса «Правды», что многих участников собрания охватил ужас. «Никогда, — пишет Суханов, один из свидетелей этих событий, — я не забуду речь, которая разразилась над собранием подобно грозе и потрясла и привела в замешательство не одного меня. Казалось, будто были выпущены на волю все стихии и демон разрушения двигался на нас из бездны, презирая любые препятствия и сомнения, личные трудности и предрассудки… через головы зачарованных приверженцев». Закончив атаку на собственных последователей, Ленин разорвал связь между большевиками и другими социалистическими партиями, то есть с большинством советов. После всего услышанного Каменев первым взял себя в руки и призвал принести клятву верности Ленину как «признанному вождю нашей партии».
Когда на следующее утро на представительной конференции социал-демократов в Таврическом дворце, штаб-квартире советов, Ленин в таких же резких и непримиримых выражениях похоронил всякие надежды на единство социалистических партий, возмущение было гораздо большим. «Это бредовые идеи безумца, — воскликнул Богданов, — его концепция абстрактна, он не понял смысла революции». Еще более примечательны слова бывшего большевика Голь-денберга, который охарактеризовал позицию Ленина как полное отрицание социал-демократической доктрины и всей теории научного марксизма. «Мы только что услышали ясную и недвусмысленную проповедь анархизма. Его провозвестником, наследником Бакунина, является Ленин… Возник новый Ленин, Ленин-анархист». Не случайным является тот факт, что в 1916 году в Швейцарии и теперь, в 1917 году в Петрограде, Ленина воспринимали как Бакунина redivivus[3]. Как бы ни старался марксизм отмежеваться от анархизма, сколь ожесточенными ни были бы полемика и последующая политика Ленина, направленные против анархизма, все же корни его революционной деятельности уходили не только в народничество, но и в анархизм. Если рассматривать Бакунина не только как автора известного высказывания «Разрушение — это радость созидания», но и как сторонника «сильной диктаторской власти», которая «в России необходима более, чем где бы то ни было», то между марксизмом и анархизмом обнаружится больше точек соприкосновения, чем принято считать.
Критическим дискуссиям в среде лидеров социалистических партий сопутствовали враждебные настроения широких слоев народа. Примитивный пропагандистский штамп, объявивший Ленина агентом Германии, возымел действие.
Имели место демонстрации, направленные против вождя большевиков.
Несколько дней спустя Ленин опубликовал свои «Апрельские тезисы». Они представляли собой его программу действий и не оставляли сомнений ни в стремлении к разрыву с буржуазной демократией и ее Временным правительством, ни в приверженности новой непарламентской системе советов. «Если удастся склонить на сторону этой системы большинство в совете, то отпадет необходимость в решающей схватке с применением насилия. В противном случае гражданская война является неизбежной». Этот тезис Ленина вызвал резкое неприятие не только других партий, но и среди его товарищей. Каменев даже выступил с возражениями в «Правде».
На партийной конференции, состоявшейся в мае, предложение Ленина о немедленном разрыве с международным рабочим движением и создании нового «Интернационала» было отклонено, так же, как и требование переименовать партию в «коммунистическую». Однако собрание одобрило его точку зрения на национальный вопрос, который предполагал право наций на самоопределение вплоть до отделения, и в заключительной резолюции большинство склонилось на сторону Ленина. В итоге однозначно установили, что нужно вести борьбу против Временного правительства и не следует сотрудничать с меньшевиками.
Начиная с этих апрельских дней партия большевиков получила новую ориентацию. В оппозиции у Ленина не было недостатка и в дальнейшем, особенно Зиновьев и Каменев, постоянно демонстрировавшие самостоятельность своего мышления. В конечном итоге авторитет Ленина теперь оставался непоколебимым.
Ленину было уже 47 лет. Он имел за спиной почти двадцатипятилетнюю карьеру революционера и опыт, приобретенный в период революции 1905 года, мог теперь реализовать, так же как и знания, полученные за границей. Ленин расширил свой кругозор, усовершенствовал языковые навыки, углубил знания философии и экономики. Однако в Ленине оставалось нечто не от мира сего, и возникало впечатление, что шоры доктринерства мешают ему осознать реальность иных форм жизни и исторических предпосылок. Например, одно из наиболее фундаментальных заблуждений подстерегало Ленина при оценке социальных условий в англосаксонских странах, где он, в отличие от Маркса и Энгельса, отрицает возможность эволюционного пути.
Теперь вопрос состоял в том, сможет ли он после пятнадцатилетнего отсутствия, если не считать полутора лет революции, дать правильную оценку положению в России и на ее основе принять соответствующие решения. Непосредственный контакт с рабочими России Ленин имел лишь в 1894–1895 годах в Петербурге; его общение с крестьянством также носило весьма поверхностный характер. Представления о структуре партии и о тактике революционной борьбы выработались в эмиграции, в обстановке изолированности. В связи с этим закономерно возникал вопрос: достаточно ли будет этих теоретических выводов для того, чтобы немедленно начать действовать в реальных условиях?
Оппоненты Ленина снова и снова сталкивались с его целеустремленностью и силой воли, так же, как и с внезапными поворотами тактики. Сейчас, в апреле 1917 года, он в принципе позаимствовал теорию Троцкого о перманентной революции, которую отвергал в 1905 году, а вместе с ней и неприятие компромиссов с буржуазной демократией и другими социалистическими партиями. Решающим фактором предстоящей революции являлись народные массы, начиная с момента их освобождения в феврале. Имея специфическую точку зрения на партию, Ленин не считал себя представителем масс, ни крестьян, ни солдат, ни рабочих. Однако они станут для него инструментом, с помощью которого партия придет к власти.
«Вся власть Советам!» — этот лозунг был брошен в массы, и в его выразительной простоте содержалось не меньше зажигательной силы, чем в требованиях о мире и земле. Относительно того, что советы — лишь ширма для последующего захвата власти партией, массы пребывали в таком же неведении, как и относительно отведенной им функции. Однако сейчас речь шла только о том, чтобы именно завоевать эти массы.
Ленин поднимался на ораторские трибуны и с каждым разом все больше привлекал слушателей на свою сторону. Его речь звучала отрывисто и немузыкально, и находились слушатели, например, Федор Степун, на которых она оказывала воздействие скорее отталкивающее, чем притягательное. Однако и они подчеркивают суггестивную убеждающую силу его речей. В чем состояла тайна ленинской риторики? Некоторые моменты можно объяснить аналогично воздействию стиля его письменной речи. Выражения Ленина зачастую производили впечатление избитых, может быть, банальных, однако благодаря медиуму стоящей за ними личности приобретали значимость и полновесность. «Я понял, — пишет Луначарский, — что как трибун этот человек должен производить сильное, незабываемое впечатление. Я уже знал, насколько силен Ленин как публицист своим грубым и необыкновенно простым стилем, своим талантом так варьировать любую, даже самую запутанную мысль, что она наконец запечатлевается в самом ограниченном уме». По сравнению с другими выдающимися народными ораторами партии, прежде всего с Троцким, язык Ленина казался лишенным пламенного воодушевления, ритмического построения, подлинного напряжения, которые, как правило, необходимы для того, чтобы увлечь массы и внушить им желаемое. Голос его звучал зачастую хрипло, а подчас тускло и бесцветно; в используемых им оборотах речи отсутствовал какой бы то ни было пафос и прочие ораторские украшения. Любил же он популярные, заимствованные из разговорного языка выражения, исконно народные сравнения и характеристики. Правда, при случае мог употребить какую-либо из латинских пословиц, в которых ценил краткость и точность формулировок, не было недостатка и в библейских выражениях, однако еще охотнее он черпал свои образы из басен Крылова. Иногда ему удавались красочные сравнения или языкотворческие формулировки собственного сочинения, которые долго еще оставались эффектными. Риторика Ленина захватывала дух, особенно в те моменты, когда он выбирал себе оппонента, выставлял его слова в ироническом свете и лишал их первоначального смысла. С помощью целой системы язвительных выкриков он пытался полностью выставить оппонента на посмешище и уничтожить его. Случалось, Ленин с удовольствием постоянно повторял одну и ту же формулировку, постепенно все больше подчеркивая ее значение, стремясь таким образом вдолбить ее в головы слушателей и сконцентрировать на ней их внимание. Его речь была обращена не столько к эмоциям и силе воображения, сколько к воле и решимости. Он принуждал своих слушателей к участию в принятии решений, увлекал их собой, так что некритичный слушатель мог бы, подобно Горькому, сказать: «Речь его всегда вызывала физическое ощущение неотразимой правды, и даже если эта правда часто была для меня неприемлема, я все же не мог не чувствовать постоянно ее силу».