В квартире Ленина жила также его сестра Мария Ульянова, которая вела домашнее хозяйство; детей у супругов не было. По-видимому, Ленина это угнетало больше, чем Надежду Константиновну. Находясь в эмиграции в Австрии, он иногда играл с маленьким сыном Зиновьева, которого очень хотел усыновить, а теперь — с маленькой дочерью латыша Берзина, одного из наиболее близких ему из числа товарищей по партии. Он мог подолгу и серьезно беседовать с ребенком или играть в прятки, причем не стеснялся забраться под диван, откуда потом и появлялся, сопровождаемый торжествующими криками девчушки. За этим скрывалось нечто большее, чем обычная поза диктатора, стремящегося и словом, и делом проявить себя другом детей. Для него подобное общение было разрядкой, необходимой для достижения душевного равновесия — точно так же он любил играть с котятами.
Рабочий стол Ленина в Кремле
Горький пишет, что в часы досуга Ленин всегда был приятным собеседником, ценившим шутку и смех. По словам Луначарского, «в самые печальные моменты своего существования он был в любое время склонен к веселому смеху». Впрочем, его шутка могла быть вызывающе едкой, а смех сардоническим или насмешливым. В театр Ленин ходил нечасто; ему нравилась пьеса «На дне» Горького, а также творчество Диккенса и классические произведения; авангардистские изыски московских театров были так же чужды ему, как и футуристическая поэзия и живопись. И в литературе его вкусы были более традиционными, чем модернистскими, если только определяющими не становились политические пристрастия; так, Ленин упрямо восхищался тенденциозным романом Чернышевского, впрочем, допуская наличие в нем недостатков. Он любил Тургенева, персонажи романов которого часто приводил в качестве примера, и Некрасова, стихи которого декламировал, а из нерусских писателей — Виктора Гюго. Иногда Ленин принимался цитировать Гете. Достоевского он отвергал, а Толстого воспринимал со смешанными чувствами: часто перечитывал «Анну Каренину» и постоянно снова и снова брался за «Войну и мир»; когда Горький дал Ленину прочесть свою книгу о Толстом, тот заявил, что Толстой, по его понятию, «колосс, самобытный великан», которому Европа не в состоянии противопоставить ничего равноценного. В музыке ничто так не трогало вождя, как Бетховен, чью «Апассионату» он называл «чудесной, нечеловеческой музыкой». За границей он всегда с удовольствием слушал Чайковского; еще в 1903–1905 годах в его бедной женевской квартире занимались музицированием: обычно в программу входило выступление друга, обладавшего прекрасным баритоном, Крупская в те времена тоже иногда пела романсы. Однажды Ленин сказал Горькому: «Я всегда думаю: какое же чудо могут создать люди, но часто я не могу слышать музыку; она действует на нервы. Лучше говорить чепуху и гладить людей по голове, потому что они, живя в мерзкой преисподней, умеют создавать такую красоту. Но сегодня никого нельзя гладить по голове, иначе откусят руку. Бить по голове их нужно, беспощадно бить».
По воскресеньям, если позволяло время, он часто искал разрядки вне стен Кремля, совершая экскурсии за город. Это было наследием дней, проведенных в Кокушкино, и детства, прошедшего на Волге. Воспоминания о них за границей часто вызывали у него тоску по родине, о чем свидетельствуют письма, адресованные матери, мужу сестры Анны Елизарову, Горькому. Возможно, эта любовь к природе ему самому казалась пережитком буржуазно-крестьянских представлений, но, тем не менее, он все же не расставался с ней, как оставил столь привлекательную для него игру в шахматы, поскольку она слишком сильно поглощала его. Однако отправляясь на отдых за город, Ленин, по-видимому, осознавал и столь необходимое ему благотворное терапевтическое воздействие прогулки на перенапряженную нервную систему и мозг. Весной и осенью он с удовольствием ходил на охоту и был неплохим стрелком; летом его тянуло в леса, широко раскинувшиеся в окрестностях Москвы. В таких случаях Ленин имел обыкновение ночевать на сеновале, вставать до восхода солнца и умываться у колодца. Часами он бродил по окрестностям, иногда в сопровождении Марии или Дмитрия, лежал в траве, купался в речке или озере. Порой ему предоставлялась возможность побеседовать с простыми людьми, часто инкогнито, узнать о настроениях народа. Ленин мог терпеливо и задумчиво слушать, как старик-крестьянин, с мрачным видом собиравший в лесу грибы, критиковал партию или в целом положение в стране.
Итак, идиллические черты в образе нового кремлевского тирана, несколько смягчающие цинизм его мизантропии, фанатизм его политических целей, непреклонность его властных притязаний? Разумеется: они свойственны Ленину-человеку так же, как и другие, упомянутые вскользь приятные стороны его нрава. Однако эти черты не составляют истинной сущности его натуры, они лежат на периферии его личности. И поэтому, как бы их ни выпячивали, такие проявления носят лишь эпизодический характер и не могут считаться типичными.
Оппозиция, уступки и разочарования
8 августа 1918 года Ленин выступал с короткой речью перед московскими рабочими. Когда он вышел из здания и направился к своему автомобилю, женщина, стоявшая в небольшом отдалении, трижды выстрелила в него. Одна из пуль попала в шею, другая в ключицу. Ранения не были опасными для жизни. Ленин выздоровел. Но покушение не осталось без последствий. В тот же день в Петрограде студент стрелял в шефа местной ЧК Урицкого. Начался массовый террор, затмивший все кровавые расправы прошлых лет. Эти события имеют внутреннюю и внешнюю подоплеку. Внутренняя заключалась в том, что партия социалистов-революционеров заняла позицию, враждебную по отношению к правительству большевиков.
Левое крыло социал-революционеров также становилось во все более резкую оппозицию против большевиков. На V съезде Советов в июле 1918 года состоялись ожесточенные дебаты, прежде всего, по внешнеполитическим вопросам. Убийство посла Германии графа Мирбаха двумя социал-революционерами стало сигналом к началу широко разветвленного восстания, начавшегося в Москве и охватившего города Верхнего Поволжья. Восстание поддержали западные державы. Член партии социал-революционеров, Верховный главнокомандующий Волжским участком Восточного фронта гражданской войны, самоуправно вновь объявил войну Германии. В Москве восстание потерпело поражение спустя несколько часов, в провинции — через несколько недель. В ответ были проведены драконовские[8] акции. Ленин дал личное указание о проведении в Пензе беспощадного массового террора против кулаков, белогвардейцев и священников. Когда в эти дни заседание Совета Народных Комиссаров было неожиданно прервано сообщением об убийстве на Урале царской семьи, внеплановую инициативу местных властей полностью одобрили. В Петрограде имели место спонтанные акции ЧК против британского посольства; отношения с западными державами были прерваны.
Таким образом, покушения, совершенные в августе, представляются отголосками этих событий. Оппозиция социал-революционеров была потоплена в крови, внешний кризис был преодолен благодаря вмешательству Троцкого на Волжском фронте, которому угрожали чехословацкий корпус и белогвардейцы. В дальнейшем ходе гражданской войны, в особенности зимой 1919–1920 годов, когда обстановка была критической, по отношению к меньшевикам и социал-революционерам было проявлено некоторое снисхождение. Еще в августе 1920 года в Москве состоялся съезд меньшевистской партии; в Кремле знали, что в профсоюзах меньшевики все еще пользуются большой симпатией. В декабре 1920 года VI съезд Советов еще раз объединил делегатов от всех трех социалистических партий. Тем не менее, о проявлении подобной терпимости в течение долгого времени нечего было и думать. Позиция Ленина по отношению к правым социалистам весной 1920 года была выражена недвусмысленной формулировкой. В работе «Детская болезнь «левизны» в коммунизме» он заявил, что о серьезном союзе с «социал-предателями» не может быть и речи; с ними необходимо сотрудничать лишь для видимости и «поддерживать их, как веревка поддерживает повешенного». Это была весьма объемная характеристика истинных намерений Ленина, относительно которой западные социалистические круги не всегда имели достаточно ясное представление и которая использовалась здесь с целью успокоения левоэкстремистских подстрекателей в собственных рядах, время от времени напоминавших о себе как в 1918 году, так и теперь.
8
Крайне жестокие (по имени афинского законодателя Дракона, VII в. до н. э.). —