С течением времени репрессивные меры распространились на все более широкие слои населения Ижевска, всего Прикамья. Даже сами повстанческие авторы признают колоссальный размах осуществляемых ими репрессий. К примеру, один из них пишет о сотнях арестованных в импровизированных арестных домах. Около 3 тыс. человек содержалось на баржах, приспособленных под временные тюрьмы. Этих людей называли «баржевиками». Примерно такое же количество арестованных находилось в Воткинске, не менее тысячи их было в Сарапуле.
Условия, в которых содержались заключенные, были невыносимо тяжелы. Не соблюдались элементарные нормы гигиены. Прогулок и свиданий с родственниками не было. Арестованные круглые сутки находились в переполненных камерах с тяжелым запахом. Бань не было, паразиты заедали. Питание заключенных состояло из горячей воды и малосъедобной похлебки. Передачи принимались, но не передавались. У заключённых отбирались сапоги, брюки, тёплые вещи, бельё, деньги.
Никаких человеческих и гражданских прав за арестованными не признавалось, и в любую минуту они могли стать жертвой самого грубого произвола. В расправах над узниками особенно «отличались» такие руководители повстанцев, как Куракин, Власов, Солдатов. Особой жестокостью уцелевшим запомнился лидер союза фронтовиков: «В душную, переполненную арестованными камеру тюрьмы, где на грязном полу валялись десятки измученных заключенных, — описывает один советский источник применяемый к заключённым способ судопроизводства, — вечером врывается с десятком белогвардейских опричников Солдатов.
— Встать! Смирно! — раздается зычный голос тюремщика. — На первый, второй рассчитайсь!
Пришибленные заключённые торопливо исполняют грозную команду, выстраиваясь в две шеренги и с замиранием сердца ожидая дальнейших издевательств пьяных палачей.
— За что арестован? — грозно обращается к кому-либо из арестованных Солдатов. — А, молчишь, собака! — рычит, не ожидая ответа, озверевший хам, и со всего размаха ударяет несчастного заключенного револьвером по лицу — Бей его, мерзавца, ребята! — командует пьяный палач, и на глазах остальных заключенных начинается зверское истязание несчастной жертвы. Насытившись расправой, палачи удаляются из камеры, а за ними уносится окровавленный, истерзанный товарищ. Выносится на двор, где его и приканчивают».
Подобные расправы творились чуть ли не каждый вечер, и не только фельдфебелем Солдатовым, но и образованными офицерами, приходившими в компании с девицами и даже некоторыми просвещенными «социалистами».
По мере роста настроений обреченности у руководства мятежников тюремный режим все более ужесточался. Протесты рабочих против творимых тюремщиками бесчинств в расчет не принимались. На случай прорыва красных баржа с арестованными, расположенная у пристани Гольяны, была приготовлена к затоплению. Только дерзкая операция, проведенная красной флотилией под командованием Ф. Ф. Раскольникова, спасла узникам жизнь. Флотилии удалось ввести в заблуждение охрану и увести «баржу смерти» в Сарапул.
Произошедшее дало повод Юрьеву издать приказ, аналог которому трудно отыскать в истории всей гражданской войны: «Пусть арестованные молят бога, чтобы мы отогнали красных, — значилось в нём. — Если красные приблизятся к городу ближе, чем на 3 версты, то арестантские помещения будут закиданы бомбами». Тогда же было казнено 19 человек — видных партийных и советских работников, а также простых рабочих завода. Такое поведение становилось морально приемлемой нормой.
Итак, на примерах событий ижевско-воткинского восстания можно проследить своеобразную динамику эскалации насилия и белого террора в условиях гражданской войны в целом. Еще до установления в Сибири диктатуры Колчака антисоветский режим в Прикамье скатывался к методам неприкрытой военной диктатуры. И ее проводниками были не только представители белого офицерства, но и лидеры правых социалистических партий — меньшевиков и правых эсеров. Карательные органы здесь фактически полностью состояли из них. Своими действиями они дискредитировали не только себя, но и социалистическую идею как таковую. Не случайно поэтому ижевцы в конце концов отвергли правых социалистов. Многие рабочие перешли на сторону большевиков, другие — предпочли откровенную диктатуру Колчака лживой диктатуре учредиловцев.