II. О тов. Платтене.
а. т. Платтен должен идти на пограничный осмотр последним.
в. Сам т. Платтен не дает никаких объяснений — без вопросов. В случае расспросов отвечает, что в понятие „Gescheftlihe Reise“ входит и его политическая миссия.
III. О поведении на допросе комиссарами в Петербурге, а) Каждый дает о себе личные сведения биографического характера. О политической стороне поездки показания дает только комиссия из пяти лиц (тт. Ленин, Миха, Надежда Константиновна, Зиновьев, Сокольников).
Комиссия эта является представительницей двадцати пяти лиц, от имени которых она должна вести все переговоры в комиссариате в Петербурге»
(Далее следовали подписи всех присутствовавших.)
Ранним морозным утром 2(15) апреля эмигранты-большевики подъезжали к границе. Всех мучила неопределенность. Будет ли пропущена группа в Россию? Пропустят ли в Россию Фрица Платтена?
На вопрос Михаила Гобермана о том, как будет реагировать на их проезд через Германию Временное правительство, Владимир Ильич ответил:
«Нас это меньше всего должно интересовать, мы должны делать свое дело, дело революции. Что же касается оборонцев, то они все равно поливали бы нас грязью, даже если бы мы поехали через Англию» [97].
Это был последний день пребывания Владимира Ильича Ленина в Швеции, последний день его многолетней заграничной эмиграции.
Весть о проезде вождя русской революции молниеносно распространилась по Швеции. На всем протяжении пути до Хапаранды (так же как и дальше, по территории Финляндии) рабочие предприятий, железнодорожники встречали поезд на станциях, приветствовали Ленина. Владимир Ильич выходил на площадку вагона, выступал перед собравшимися.
Поезд прибыл в Хапаранду. Пограничные формальности на шведской стороне не заняли много времени. Русский консул передал Ленину 300 крон на расходы по проезду группы по территории Финляндии.
Короткую остановку В. И. Ленин использовал для отправки писем и телеграмм. В Женеву Владимир Ильич послал письмо Карпинскому:
«Дорогой В. А.! Надеюсь, Вы получили уже нашу телеграмму (переслали ее для напечатания в zuricher „Volkrecht“) и отдали в набор „Прощальное письмо“… Напишите мне открытку… вышло ли (и на каких языках) Abschiedsbrief [98], послано ли оно в Стокгольм и т. д.» [99].
В Стокгольм Ганецкому ушло, к сожалению не сохранившееся, письмо, в котором (судя по ответу Ганецкого) Владимир Ильич спрашивал о способе установления связи и о пересылке в Россию оставленных в Стокгольме документов и рукописей.
В этих северных местах еще лежал снег. По деревянному мосту через речку Торнео проходило в те дни много людей. Возвращались беженцы и эмигранты, разными путями и в разное время покинувшие царскую Россию, а теперь с трудом пробиравшиеся на родину. Многолюдными эшелонами тянулись искалеченные войной русские солдаты.
Французский посол Морис Палеолог вскоре возвращался в Париж. Вот что он писал о Торнео в своем дневнике:
«…Поезд останавливается у нескольких ветхих бараков, среди пустынного и унылого пейзажа, залитого бурым светом. Это — Торнео…
Река Торнео, служащая границей, еще покрыта льдом. Я перехожу ее пешком, следуя за санями, которые увозят мой багаж в Хапаранду.
Мрачная процессия двигается нам навстречу: это — транспорт русских тяжелораненых, которые возвращаются из Германии через Швецию. Перевозочные средства, приготовленные для их приема, недостаточны. Поэтому сотни носилок стоят прямо на льду, а на них эти жалкие человеческие обломки трясутся под жидкими одеялами. Какое возвращение в отечество!» [100].
В шведских архивах удалось найти хорошо сохранившуюся пленку кинохроники, на которой запечатлены эти транспорты русских солдат, возвращавшихся в Россию калеками.
На финских вейках В. И. Ленин и его спутники переехали через нейтральную полосу в пограничный финский город Торнео. У здания пограничного пункта все увидели красный флаг. У многих навернулись слезы.
Английские офицеры из штаба войск Антанты, осуществлявшие здесь пограничную службу, вручили каждому «Опросный лист пассажира, русского подданного, прибывшего из-за границы через пограничный пункт Торнео». Всех членов группы эмигрантов подвергли унизительному обыску.
Миха Цхакая писал позднее по этому поводу:
«Ильич сохранил полное спокойствие. Заметив разочарование жандармов, когда они, ничего не обнаружив, вынуждены были нас отпустить, Ильич весело расхохотался. Обняв меня, он проговорил: