Однако в 1925 г. хлынула новая волна безвкусицы: в первую годовщину смерти Ленина по всей стране стали открываться монументы и статуи, музеи и выставки, созывались бесчисленные памятные встречи. Мемориальные мероприятия длились целую неделю, ритуал соблюдался тот же, что и в траурную неделю после смерти вождя. Повсюду те же собрания с пламенными речами, те же стихи и воззвания в прессе, а 21 января 1925 г. народ вновь был призван на многолюдные демонстрации, кульминацией которых стала пятиминутка молчания. В Москве наблюдалось «массовое паломничество» к Мавзолею Ленина[694].
Все это соответствовало вкусовым канонам, принятым в компартии. Но в то же время, в 1925 г., один музыкальный критик ужаснулся, когда обнаружил, что мелодия одной из песен, исполнявшихся обычно на Ленинских вечерах, взята из «кабацкого романса»[695]. В том же году были выпущены две игрушки по мотивам Ленинианы. Одна из них представляла собой конструктор, из его деталей можно было собрать пять разных портретов Ленина и одно изображение ленинского Мавзолея[696]. Изготовители второй игрушки предлагали детям собрать картонную модель Мавзолея по приложенной инструкции[697]. В конце 1925 г. литературный критик Виктор Якерин язвительно осудил в печати повсеместное опошление памяти Ленина: директор колбасной фабрики присвоил своему предприятию имя Ленина; ленинские портреты помешались в витринах рядом с рекламой спиртного; одна московская торговая фирма продавала чернильницы в форме мавзолея. «… Из синонима борьбы пролетариата делать домашнюю утварь? Далеко ли это от дикарского черепа-чаши?». (Ссылка на печенегов, которые в десятом веке убили киевского князя Святослава и сделали из его черепа чашу). Критик усматривал в Лениниане тот же декаданс, что и у Федора Сологуба и других писателей-символистов рубежа веков[698]. Он глубоко заблуждался. Изысканный, обладавший прекрасным художественным вкусом русский символизм был бесконечно далек от безвкусицы, характерной для культа Ленина в тот период. Культ, назначением которого было пробудить русский дух от спячки аполитичности, под влиянием вкусов и запросов простых людей подвергся метаморфозе. Пытаясь воспитать в народе уважение к Ленину, работники агитпропа опирались на свои собственные представления о народной культуре. Те из партийных пропагандистов, кто принадлежал к слоям интеллигенции, сочиняли проекты, свидетельствовавшие о том, что от народа, на который они рассчитывали воздействовать, их отделяла пропасть. Они, вероятно, полагали, что ритуалы и символика культа Ленина легче найдут путь к сердцам, если будут напоминать традиционные формы почитания святых в православной церкви. Однако — и это важный вопрос — насколько глубоко народ чтил христианских святых? Каково было значение красного угла в избе с иконой и лампадой: являлся ли он истинным святилищем или простым собранием привычных предметов, лишенных духовного смысла? Что, если культу Ленина, который насаждался зимой и весной 1924 г. с такими лихорадочными усилиями, предстояло обратиться в череду рутинных, бессмысленных ритуалов?
В 1925 г. некоторые критики полагали, что так и произошло. Объектом неблагоприятной оценки стали множившиеся с большой скоростью Ленинские уголки. Один из чиновников Главполитпросвета жаловался, что во многих случаях Ленинские уголки являются всего лишь декорацией: их оборудуют с большой помпой, а затем оставляют без внимания, «точно храм, где все должно дышать „святой неприкосновенностью“»[699]. С ним были согласны и другие критики, которые сетовали, что Ленинский уголок быстро превратился в «иконостас»[700]. Раздавались голоса, осуждавшие банальность плакатов, которые выставлялись в советских библиотеках, и низкое качество агитационных выступлений, посвященных Ленину[701]. Организаторы ленинского культа видели в нем живую религию ленинизма. Взамен они получили недолгий порыв энтузиазма и порожденный им китч.
В 1924–1925 гг. Ленин занимал умы многих, однако в основе этого интереса лежали чувства и соображения, далекие от тех, которые старались внушить партийные и правительственные пропагандисты. Точную причину общенародного поклонения памяти Ленина установить невозможно. Вполне вероятно, что отчасти его породила широкая агитпроповская кампания, развернутая вскоре после похорон. Не исключено также, что интерес к Ленину внушали постоянные ссылки на него в печати и в особенности в опубликованных речах важнейших партийных фигур. Что испытывали люди, партийные и беспартийные, когда организовывали Ленинские мемориальные собрания, Ленинские уголки и прочее тому подобное? Энтузиазм? Покорное безразличие? Многие ли художники, посвящавшие ленинской теме свои рисунки, картины, плакаты, многие ли поэты, писавшие о Ленине стихи, руководствовались исключительно любовью к вождю и уважением к его памяти? И вновь перед нами встает критический, не поддающийся точному разрешению вопрос: до какой степени культ Ленина был стихиен? Разумеется, трагическое напряжение траурной недели и быстрая организация мемориальных мероприятий указывают на следующие два обстоятельства: во-первых, агитационный аппарат партии и правительства оказался поразительно хорошо организован — явление беспрецедентное в те дни, когда все прочие политические и экономические структуры Советской России действовали неэффективно; и, во-вторых, траурная неделя и сама смерть Ленина побудили народные массы к искренним проявлениям восторженной привязанности.
695
697
Ленин у детей; Мавзолей В. И. Ленина. Модель для склеивания // Лениниана. 1925. N 2. С. 422.
699
700
Рабочая правда (Тифлис). 1925. 29 окт.; Бакинский рабочий (Баку). 1925. N 20, 50. Резюме этих статей см.: Лениниана. 1925. N 2. С. 441, 446, 450.
701