Трудно даже предположительно оценить, в какой мере элемент стихийности был свойственен культу в последующий период, когда траурная неделя закончилась, а деятельность Агитпропа набирала силу. С учетом популярности Ленина, особенно после введения НЭПа, и русской традиции почтения к умершим вполне можно допустить, что находились люди, которые из искренней любви к вождю, не жалея времени, денег и труда, отдавали дань его памяти. Однако была это любовь к Ленину или к партии? Быть может, те, кто подписывался на собрание сочинений Ленина, проектировал монументы, предлагал назвать именем вождя свой завод, деревню или театр, поступал так не без задней мысли угодить начальству, продать товар, сохранить свое рабочее место, получить повышение? В таком случае публичные проявления скорби и симпатии, строго говоря, шли не от сердца: а от культа.
Чтобы культ существовал, необходимо массовое в нем участие. К участию в культовых ритуалах побуждают эмоциональные мотивы. Однако если учитывать лишь задачу успешного функционирования культа как системы символов и ритуалов, которая помогает сплотить народ вокруг партии и государственных органов и схожа с религией, то истинный характер эмоциональной мотивации приверженцев культа не важен. В самом деле, если власти проявили достаточно таланта и организационного умения и сумели убедить множество советских граждан, что карьера возможна лишь при условии публичного изъявления любви к вождю, то это следует признать их успехом.
Если же, напротив, оценивать ленинский культ исходя из стандартов религии, то тогда чувства приверженцев культа представляют первостепенную важность. В этом случае нужно, чтобы Ленин вошел в повседневную жизнь советских граждан, в смутные времена вселял в них уверенность, чтобы они думали о Ленине, читали его труды, посещали места, где он бывал, устремлялись к его гробнице, дабы получить утешение и приобщиться к духу своего кумира. Ничто не свидетельствует о том, что в 1924–1925 гг. культу Ленина были свойственны черты истинной религии. Однако к культу было привлечено множество людей, которые по тем или иным соображениям сплотились вокруг Ленина и партии, им персонифицировавшейся. В характере культа заметно, в большей или меньшей степени, слияние политических и религиозных образов и чувств.
Культ Ленина быстро занял устойчивое место в партийном ритуале, а отдельные его проявления распространились еще шире. Уже в 1925 г. появились признаки того, что Ленин и его культ проникли в сознание необразованных крестьян, которые практически совсем не понимали новых порядков. В том же году при опросе крестьян Ярославской губернии их попросили дать определение некоторым терминам, которые вошли в обиход после 1917 г. Приводим в качестве образца несколько ответов: «Деклет — это правительство бумаги пишет». Однако, при полном незнании послереволюционной терминологии, крестьяне могли объяснить, кто такой Ленин и что такое Ленинские уголки: «Марс, Карло-Марс — это как Ленин», «Уголок: красный уголок — это патреты Ленина и слова крупные написаны»[702]. За один 1924 г. пропаганда сумела, по крайней мере, внушить этим невежественным людям представление о Ленине и о самом распространенном атрибуте его культа — Ленинском уголке.