Бывает, очень не просто отделить человека от легенды, уж слишком тесно переплетается явь с вымыслом. Ленин и сам отлично понимал, что отчасти сделался легендой. Это был человек, в котором были заложены огромные возможности, как в благих делах, так и в неблагих; в нем был источник такой энергии, что даже после его смерти людям казалось, будто он продолжает излучать ту же силу, лежа в мавзолее. А в остальном это история сломленного, измученного, невероятно щедро одаренного природой человека, единственного в своем роде, которого без колебаний можно назвать политическим гением.
Роберт Пейн
ПРЕДТЕЧА
Арестант, представший перед московским судом 20 января 1873 года, никак не соответствовал сложившемуся в обществе образу революционера. Он был маленький, коренастый, — одним словом, самой заурядной внешности. Лицо у него было длинное, смуглое, нос широкий и плоский, густые темные волосы и колючие голубые глазки. Видно было, что он истощен и держится только нервным напряжением. О его похождениях рассказывали самые невероятные истории, большую часть из которых придумал он сам. Но те из них, что и впрямь с ним случались, действительно поражали воображение. На судебные заседания он являлся в черном пиджаке и грязном жилете, вел себя вызывающе, демонстрируя свое презрение к закону; судей редко удостаивал своим вниманием и с отсутствующим выражением лица грыз ногти. Один из репортеров, освещавших процесс в прессе, с недоумением писал, что самое необычайное в подсудимом то, что ничего необычайного в нем нет. Но суд трепетал перед ним, хотя подсудимому было всего 24 года.
Имя подсудимого было Сергей Геннадиевич Нечаев. Теперь оно почти забыто. Мало кто читает его работы; да и в России XIX века он был известен, пожалуй, лишь небольшому кругу студентов. А между тем это был человек, который усилиями собственного ума, без чьего бы то ни было участия, выбил на скрижалях истории заповеди, ставшие непреложным законом для всякого революционера, своего рода руководством к действию с таковыми последствиями, что в конце концов содрогнулся весь мир. Нечаев был из тех, кого русский писатель Н. Г. Чернышевский называл «двигателем двигателей». Он первый расшатал камень, и лавина тронулась.
Непонятно, как из среды, взрастившей и воспитавшей Нечаева, мог появиться человек, которого со временем убоится сам царь. Нечаев родился 20 сентября 1847 года в Иванове. В то время это был небольшой городок. В нем развивалась текстильная промышленность, но он скорее походил на разросшуюся деревню. Только позже Иваново станет Иваново-Вознесенском, крупным промышленным городом. Отец Нечаева держал постоялый двор, занимался мелкой торговлей, ремеслом и вообще был мастер на все руки. Женившись на дочери маляра из Костромы, он вошел в дело своего тестя. Как мастер он был весьма популярен среди населявшего Кострому мелкопоместного дворянства, его приглашали в особняки расписывать стены и украшать зады к предстоящим торжествам. Он слыл настоящим умельцем и был нарасхват.
Самые ранние годы своей жизни Нечаев провел в семье своей матери в Костроме. И хотя это была уже середина XIX века, Кострома еще сохраняла облик великолепного старинного, богатого города. В Костроме верность царю впитывали с молоком матери. Верноподданные с колыбели знали, что над ними всеми есть царь-батюшка, который правит строго, но милостиво, и что власть его простирается далече-далече, до самых пределов его империи. Такого в Иванове уже не было; верность царскому дому была поколеблена недовольством народа, испытывавшим на себе весь гнет промышленной революции. Кострома же все еще оставалась городом с картинки, писанной декорацией к исторической пьесе: вся в церквях с куполами-луковками и за крепостной стеной с башнями. А в Иванове работали фабрики, день и ночь гудели ткацкие станки, и созревал рабочий класс, недовольный жалкой оплатой своего труда. Этот город был взаправдашний, в нем бурлила жизнь, у людей были натянуты нервы, — там было все всерьез. Детство Нечаева проходило попеременно то в Костроме, то в Иванове.
Тем временем отец Нечаева пошел в гору и стал работать художником-декоратором в костромском театре, посещаемом местной знатью. Иногда мальчику поручали исполнение какой-нибудь роли. Позже вспоминали, что играл он хорошо. Правда, голос у него был резковат, но зато он отлично чувствовал драматические моменты. Годы спустя, разрабатывая теорию революционной стратегии, он писал: «Это пока только пролог. Давайте же, друзья, сыграем его так, чтобы приблизилось действие самой пьесы».