Она: «Живу, Клава, пока не плохо. Посредственно живу так!»
Все же мне хочется спросить: «Как, с немцами гуляешь или нет?» Но как-то надо было подойти к ней… Покушала: дает мне суп. И с супа все началось: суп с вермишелью.
Я: «Катенька, а где вы вермишель берете?»
Она: «Знаешь, Клава, я познакомилась с одним немцем, с офицером. Он ездит на машине; заведует, насчет продуктов».
Я не настроена слушать, а думала об одном: зачем пришла. Дает мне кашу рисовую, отвечаю: «Во, Катюшка, вы живете хорошо; оказывается, хороший человек офицер-то, помогает!»
Она: «Замечательный. Такой, Клава, хороший, даже иногда Гитлера ругает: «Уже пять лет воюю, и дома не бывал, только письменно; оставшись мать старушка дома». И вот он мне предлагает, чтоб я вышла замуж за него. Как вот, Клава?»
«Если поскольку хороший человек — возьмите и выйдите!»
Она: «Клава, страшно! Вот ведь он говорит — много партизан откуда-то прибыло. Да, говорит, там в ваших краях их много!»
Я: «Нет, Катя, у нас ничего, где? Нет у нас партизан! В других районах специально есть партизанский край, Дедовичевский район. Слышала, Дедовичи?»
Она: «Да!»
Я: «Это от нас очень далеко. Мы их не видим. И действительно, там они хорошо, там так они бьют немцев, слышно, прямо беда! А что, Катюша, неужели немец впустит Красную Армию сюда обратно? Вот ведь партизан слишком много, и, слышно, фронт стал как-то оживаться?» (И как раз в это время Сталинград брали наши, в то время я как раз была в Пскове, январь — февраль сорок третьего.)
«Да, Клавенька, знаешь, пришел взволнованный офицер такой и говорит на днях: «Русские применять начали газы…»
Прикидываюсь, будто поверила: «Да что ты, Катюша! Неужели правда?»
«Да. Только он никому не велел говорить!»
А все же мне хочется спросить у нее: «Катя! А если муж вернется, что ты ему скажешь? Ведь ты живешь же с немцем-то?»
«Да, Клава. Если вернется муж, то мне не жить. Расстреляет меня, и все!»
Я так засмеялась около нее, сижу и смеюсь: «А что ты ему скажешь?»
«Что скажу? Скажу: жила! Что же, не приходится отрицать!..»
«Ну, говорю, и попадет тебе. Лучше тогда выходит и уезжай с ним».
«Нет, хоть и виновата я, но хочется своих дождать… Меня накажут, конечно. Но неужто расстреляют?»
«Да, Катюша! Не поздоровится, конечно… Так, говоришь, ждешь своих-то еще?»
«Черт знает, Клава! Неплохо живется, но почему-то хочется еще, чтобы пришли свои».
«Да, Катя! Как ты моя душевная подруга была, я тебе тоже это скажу, только чтоб впоследствии не было оставши ничего!»
«Неужели, Клава, будем дружбу терять? Никогда!.. А ты-то гуляешь с кем, с немцем?»
«А как же! Тоже гуляю. Нахожусь я сейчас в Славковичах, гуляю тоже с одним офицером. Работаю в санчасти там. И вот нету у нас ни бинтов, никаких медикаментов,, Подруженька, не можешь ли ты достать все?»
«У меня вообще-то бинтов!.. И ривональ есть. Мне принес офицер… Вот я принесу, Клава, я, конечно, разводить его не умею, он порошком, сухой».
Приносит настоящий пакет, очень много в пакете его. И двести штук бинтов.
Я: «А йод есть у вас?»
«У меня две бутылки есть!»
«Я тебе, Катюша, подруженька, уплачу за это все, не беспокойся!»
Вынимаю ей деньги, даю ей тысячу двести денег. Она: «Что ты, не нужно! Офицер еще принесет! У меня прыщики получились на руках, и он мне принес много — у них много йоду! И говорит: «Риванолем привязывай на ночь, тоже хорошо. Так я немножечко развела в кипятке, в водичке, остальное могу тебе подарить, как подруге!»
Встаю я перед ней, беру ее руку, крепко жму: «Большое спасибо! Жива буду, не забуду, конечно!»
«Пожалста, Клава!»
Приходит вечер. Уже стемнело. Приходит легковая машина, выходят два офицера с машины. Мне страшно. Я говорю: «Катюша! Ничего, что я здесь у вас? Ничего они мне не скажут?»
«Да брось ты, Клава! Я тебя сейчас познакомлю, как двоюродную сестру, они будут довольны!»
Все же у меня сердце не успокоилось. Может быть, она хочет предать меня? А пистолет — в валенке, завернут в тряпочке и лежит за голенищем. Маленький!
«Брось ты, не волнуйся!»
«Пропуска-то ведь нет сюда!»
Она: «Люди ездят со Славковичевского района и часто ночуют у нас».
«А вы пускаете ночевать-то?»
«Ночуют! Не бойся, ничего не будет!»
Этим так я успокоилась. Хоть не совсем, но личность держала веселую. Но на сердце было, конечно…
Входят они в комнату. Здороваются с нами. Молодые, красивые. Ну, думаю, как мне обратиться, чтобы выходка моя не видна была партизанская, а — простой такой, тихонькой… Поздоровались они с нами. Они по-русски говорят неплохо. Слова некоторые говорят замечательно. Она говорит по-немецки: «Сестра моя, двоюродная, со Славковичей!..»