9 марта. Деревня Рыбиха
Уцелевшие жители сожженных деревень еще не скоро вернутся на свои пепелища, — кто воюет в рядах Красной Армии с начала войны, кто в немецком плену или в рабстве, кто в составе партизанских бригад и отрядов ушел в Ленинград или вступил в ряды наступающих наших дивизий… Только очень немногие, скрывавшиеся в окрестных лесах, главным образом дети и женщины, перерывают в эти дни золу и пепел, чтобы заново строить избы на пожарищах родного жилья. А кое-кто тянется сюда, в единственную сохранившуюся в ближайшей округе, хотя и полусожженную, деревню Рыбиха. Поэтому в избах Рыбихи невероятная теснота. Коренные жители этой деревни гостеприимны, помогают беженцам чем и как только могут…
В одной из таких изб, в кругу тесно сомкнувшихся вокруг меня крестьян, я беседую с колхозницей Татьяной Васильевной Ниловой из деревни Гор-Бобыли, — она приютилась здесь у своих родственников Шиловых. Она заводит рассказ о приехавшем сюда с благословения фашистских властей и орудовавшем здесь с помощью немецких солдат-карателей барине — Сергее Ивановиче, прибалтийском фашисте, из Латвии (фамилии его никто не знает).
— Он должен был получить имение после войны, а до тех пор заготовлять хлеб для германской армии. Пиджачок на нем, галстук, приезжал он из Славковичей с отрядом человек двадцать немцев на большой открытой машине забирать хлеб и увозить в подводах. А подводы приходили с его партией.
Наряжали их из ближайших к Славковичам деревень. И подвозчики были из не сожженных тогда деревень, — куда денешься? Не поедешь — тебе расстрел…
Когда гитлеровцы отступать стали, все деревни эти пожгли!..
В разговор вступает другая Нилова — Мавра Ниловна. Строги, как на старинной иконе, темно-серые ее глаза, седина в волосах, бледное лицо в морщинах. Была она до войны председателем колхоза «Рыбиха». Точна в словах, говорит решительно:
— Он тут сначала дал задание: в Рыбихе на пай четыре с половиной га земли пахоты, а на половину пая — два с четвертью га. Задание такое: озимого — На полпая, сорок соток лично. Нужно было мне восемнадцать пудов ржи сдать с полпая. А я работала одна, сын — раненный при ловле карателями молодежи, когда он через речку плыл, на дорогу убегал. Кроме ржи — шестнадцать пудов ярового, и еще сдать одну тонну картофеля. Это мне только! Я не могла сдать, крестьяне тоже свое не могли и не хотели. Зарыли весь хлеб, — сами еще в деревне жили.
«Барин» явился выкапывать, нащупывал ямы. А когда крестьяне все убегали, под пулями, под обстрелом, он, со своими немцами сжигал дома.
— Этот «барин» Сергей Иванович, — вставляет свое слово крестьянин Василий Федоров, — охотился на зайца с мужиками вместо собак, заставлял их лаять по-собачьи!
А за ним солдаты с автоматами, — кто не залает — пулю! — добавляет кто-то.
И ели этих пуль наши люди, когда «барину» что не так покажется!.. Лежат в земле их косточки!
Мавра Ниловна продолжает:
— Раз двадцать семь человек не успели бежать, когда ямы с картошкою он раскапывал. Я в подвал сунулась, а сын мой Сергей, девятнадцатилетний парень, через реку вплавь бросился. Они тут пулеметный обстрел по нему открыли. Пули попали в кепку, а он — на шоссе, и тут ему — в бедро, насквозь… Там он в кусты заполз, через реку они не двинулись. А меня поймали. И всех двадцать семь нас и меня, значит, собрали, из деревни выселили; пешком, под конвоем до железной дороги, до станции Подсев. Сидели пять суток под открытым небом. Это было в октябре тысяча девятьсот сорок третьего. Потом нас погрузили в вагон. Там в вагонах весь Славковский район был. Скомандовали: в отправку, в Литву! Прошел офицер с переводчиком, объявил: «С вагонов не скакать, будете застрелены!»
Вечером нас хотели отправить. Но партизаны взорвали железную дорогу против станции Локоть. Нам пришлось ночевать в поезде, а там рядом лес, и много людей разбежались. Под обстрелом много погибло, и с детьми некоторые ранены и убиты были. Мне удалось бежать…