Зоненфельд, слушая, провел ладонью по волосам, почесывает бровь. Дидуш продолжает:
«Насиловали женщин, а потом расстреливали!»
«Расскажите, как производился Зоненфельдом этот расстрел двадцати пяти человек?»
Рассказывает: заставлял людей вырыть себе могилы, ставил на колени, стрелял в затылок из пистолета. Зоненфельд:
«Когда я ему это рассказывал?»
«Частично в Острове и частично в лагере военнопленных».
Зоненфельд садится. Его спрашивают: правильно ли это? Он тогда встает снова:
«Я не согласен с тем, что показывает свидетель. То, что показывает свидетель, то можно вычитать только в немецкой литературе из романов».
«Но вы участвовали в расстрелах?»
«Участвовал».
«Ну так в чем же дело?»
«Но не так, как рассказывал свидетель».
В зале смех Председатель:
«Ну не все ли равно?.. Садитесь, Зоненфельд!»
Объявляется перерыв на пятнадцать минут. После перерыва прокурор, перебирая пачку бумаг:
«Имеется ряд документов… По этим документам прошу вызвать свидетелей, которые могут дать показания о разрушениях памятников архитектуры и искусства в Пушкине, Петродворце, Новгороде, Пскове и о зверствах немецких карателей на временно оккупированной территории Ленинградской области».
Перечисляет, кого просит вызвать. Председатель дает распоряжение вызвать этих свидетелей, доставить их сюда на машине, а пока — продолжить допрос находящихся здесь свидетелей. Допрос свидетелей — немцев, соучастников преступлений — продолжается. Рассказывают о сформированных по приказу командира батальона «ОН» подполковника Клозе лыжных взводах карателей, довершавших превращение оставляемой немцами территории в «мертвую зону», о том, как Зоненфельд (когда ехал в вагоне и был обстрелян, и никого не нашли) выместил злобу на проживавших вблизи в большом доме советских людях, в большинстве пострадали женщины, — этот дом был забросан гранатами.
Перечисляют преступления расстрельщиков Энгеля, Янике, Бема, Скотки…
Энгель и Янике признаются: «Да, так!», «Да, было…»
«Подсудимый Бем, правду ли рассказал свидетель о сожжении вами деревень, угоне и расстрелах скота, расстрелах мирных жителей, производившихся лыжным взводом, которым вы командовали?»
«Да!» — коротко отвечает Бем.
«Подсудимый Скотки, правду ли сказал свидетель о расстреле вами шестидесяти женщин?»
«Да», — отвечает Скотки и, словно бы похваляясь, рассказывает подробности о том, как он насиловал некоторых женщин и затем расстреливал их.
«Подсудимый Зоненфельд, правду ли рассказал свидетель о зверствах, которые учиняли вы лично?»
«Да, правду!» — отвечает Зоненфельд.
Зал глухо рокочет, когда один за другим встают, спокойно, с равнодушной «деловитостью» подтверждают свои преступления подсудимые и садятся с таким видом, будто ничего особенного в их показаниях и нет.
…Вызванные судом свидетели, за которыми была послана машина, явились. Их трое. Из них до конца заседания успел выступить только один — Н. Н. Велихов, начальник и главный архитектор Государственной комиссии по охране памятников Ленинграда. Рассказывая о разрушениях исторических памятников Ленинграда и его окрестностей, он волнуется; он закончил свой рассказ словами о личной трагедии специалиста. Подсудимые слушали его внимательно, особенно Ремлингер, Скотки, Визе, Бем. Что думали они сейчас, эти варвары XX века?
Свидетельства Н. Н. Велихова не привожу, они прямого, непосредственного отношения к делу подсудимых не имеют.
…В три часа дня председательствующий объявляет перерыв до одиннадцати часов утра 2 января… Через несколько часов — Новый год, первый год завоеванного нашей великой Победой мирного времени… О чем будут думать эти проклятые гитлеровские каратели в полночь?.. О реках крови русской, которую они пролили? О жизни? О смерти?.. О том, что возмездие, которого им не избежать, справедливо?.. О том, что таких, как они, судимых здесь оскорбленным русским народом, много?..
Мы будем думать о миллионах советских людей, убитых фашистами, о том, что миллион из нас, ленинградцев, погиб только здесь, в самом Ленинграде. О пережитых ужасах и о той великой Победе, которой спасли мы наш город, наше будущее! О том, что все человечество спасено нами от коричневой, страшной чумы фашизма…
…Публика покидает зал медленно, все глубоко задумчивы. Как много здесь скорбных лиц, как нужен сейчас, после этого душного зала, свежий, чистый воздух ленинградской зимы — вздохнуть легко, отдышаться!