Вместо откомандированных, их места заняли молодчики СС и СА, таким образом, Гитлер получил для себя хорошую силу. И с этим в Германии начал царить террор. Все, что не в духе национал-социализма, было отвергнуто. Все люди, которые противились фашистскому режиму, были арестованы и брошены в тюрьмы. Террор был такой, какой только можно себе представить! После этого началась захватническая политика Гитлера — захватил Австрию, Судетскую область, Чехословакию.
Рабочий Германии понял, куда ведет Гитлер, но был беспомощен. И так продолжал маршировать Гитлер до Польши. До этого он заключал пакт о взаимопомощи, чтобы сберечь себе спину. Большинство германского народа приветствовало это предложение, не веря в преднамеренность Гитлера напасть на Россию.
В сорок втором году я прибыл на Восточный фронт, в район Старой Руссы.
Я был фронтовым солдатом до момента пленения — июня сорок четвертого года. Я не принимал участия в отрядах, боровшихся с партизанами, так как все время был на фронте. После неудачи под Сталинградом и другими городами началось отступление в тысяча девятьсот сорок четвертом году. Нам, солдатам, стало ясно, что война с Россией проиграна. Среди нас было много честных солдат, которые хотели бы окончить войну с Россией, если бы могли! Давление, которое оказывала власть на нашей родине, также испытывали и мы. Каждый солдат, не выполнивший приказа, попадал в тюрьму или был расстрелян. В лучшем случае попадал в концлагерь. Военные тюрьмы были переполнены.
Мы более всего ощутили преступность этих приказов, когда в феврале сорок четвертого года получили приказ о поджоге домов, об угоне; о расстреле населения, противящегося эвакуации.
Приказы приходили сверху, от верховного командования, и они достигали по дороге нас, и мы их выполняли. Каждый из нас понимал преступность этих приказов. И я думаю, что каждый не выполнял бы этого приказа, но большинство из нас были не в состоянии этого сделать, так как за нами наблюдали. И никто не делился своими мнениями по поводу преступности этих приказов. Но мы чувствовали, что совершаем тяжкие преступления, однако давление на нас было большим, чем наша сила. Я это сказал не для того, чтоб уменьшить свою вину.
Я жалею, что те, кто издавали эти приказы, не сидят с нами. Тогда была бы более ясна картина. Прошу вас при вынесении приговора учесть это обстоятельство!»
Последнее слово предоставляется Энгелю.
«Обвиняемый Бем, — начинает Энгель, — уже отнял у меня те тезисы, о которых я хотел говорить… (В зале смех.) Я писал во время следствия, там были все мотивы изложены. По прочтении этого протокола суд посмотрит, о чем я там прошу…»
Садится. Последнее слово предоставляется Дюре:
«Подсудимый Дюре! Перед вынесением приговора вам предоставляется последнее слово!»
Дюре встает, заложив руки назад. Смеется! Зал ждет. Дюре продолжает смеяться и сквозь смех говорит:
«Я ничего не хочу сказать!»
«Гм… Садитесь!» — несколько озадаченно молвит председательствующий и предоставляет последнее слово Скотки. Тот встает:
«Признаю все обвинения, которые предъявлены ко мне. Я попал в тюрьму и, чтоб оправдать себя перед командованием, вернуть себе то, что имел, чем был раньше, старался. Поэтому все те преступления, которые на русской земле делал, я обязан был делать, иначе не мог поступать. Не мог не выполнять приказы еще и потому, что уже сидел за невыполнение приказа. Точным выполнением приказов на фронте я должен был доказать, что я настоящий немец, с тем чтоб дома матери не чинили претензий о вине ее сына. Признаю вину, знаю, что сделал, но то, что сделал, уже никогда нельзя вернуть и нельзя поправить!..»