Зоненфельд из мести хочет это сказать. Я никаких дел не имел со зверствами, которые имели место. Кроме того, я был очень короткое время, именно — три с половиной месяца, комендантом Пскова. По времени было невозможно, чтоб я совершил эти зверства. Я никогда не присутствовал при расстрелах, никогда не был в Луге. Я не выходил за пределы моей области, у меня не было времени. Никакого приказа Триста двадцать второму полку я не давал…
Также легенда, что капитан Рихтер был у меня. Я никого не знаю из этих людей, только по Торгау знаю их…
…Генеральный прокурор сказал, что я не фашист. Я прошу извинить, надо, чтоб он сказал, что я никогда не был фашистом, никогда не принадлежал к этой партии, ни по внутреннему убеждению, ни по форме. Если б я был фашистом, то был бы не генерал-майором, а чином очень высокого ранга. То, что я был комендантом Торгау, не имеет ничего общего с фашизмом. Это было дело внутреннего назначения. Странно, что я был назначен как раз тем генералом, который позже участвовал в покушении на Гитлера и который был за это наказан. Исключено, чтоб меня назначили… (Пропуск в записи.) Я бы сегодня сознался в этом, я был откровенным всю свою жизнь, таким буду до смерти. В Торгау нужно было военное воспитание, которое я мог дать, не будучи членом партии, и которым солдат, сошедших с пути истины, я направлял на правильный путь. Ничего общего это не имеет с программой Гитлера. Вы должны это понять. Я могу с гордостью заявить: я ничего общего не имею с Адольфом Гитлером!
Я прошу извинения: вы не можете, конечно, знать. Я не такой. Это звучит странно теперь, если я скажу, что я в Будапеште многим сотням евреев спас жизнь[70]. Много примеров также и в Пскове, которые я не хочу приводить, так как вы можете подумать, что я что-то хочу украсть. Я ничего не хочу украсть.
Я принудительно должен был участвовать, но я не фашист и не жесток. Я только солдат. Это есть моя большая ошибка, я сознаю; в сорок третьем году я должен был повиноваться и требовать повиновения. Вам не должно казаться удивительным, что для меня послушание и выполнение приказов было необходимостью. Это было необходимостью во всей Германии, и не только особенно в системе Гитлера, а вырабатывалось очень многие столетия. Вам это непонятно, так как у вас совершенно другое мировоззрение. Ход мышления у вас совсем иной.
Для нас подчинение и выполнение приказа есть дисциплина и само собой подразумеваемая вещь. Мы не должны рассуждать.
Вы имеете то преимущество, что у вас есть законы, а у нас говорят: «Фюрер приказывает, и мы следуем». Я вырос в таком мировоззрении, меня воспитали так, что я жертва этой системы. Единственно в чем заключается моя вина — что я был назначен в Псков, с его совершенно своеобразной обстановкой, с тем, что было сделано там моими предшественниками. Это неблагоприятно сказывается на мне теперь. Еще раз хочу подчеркнуть: кроме меня была еще эсэсовская комендатура, равноправная, а не подчиненная, также лагерь для военнопленных не был мне подчинен. Было много разных других и чисто военных дел, так что времени не хватало бы на то, в чем меня обвиняют.
Теперь подумайте: как я воспринимал пропаганду в Пскове? Как и все немцы, заблуждался в пропаганде, которая затуманивает, которая превращала людей в дурачков. Иначе было бы немыслимо, чтоб восьмидесятимиллионный народ следовал бы за нею. Она была демонической, эта пропаганда, верили в то, что проповедовалось в кино, на всех столбах, днем и ночью. Мы учили в собраниях партийные книги. Нам было сказано: Россия наготове, чтобы напасть на нас всей своей военной мощью. И это не будет нападением с нашей стороны, если мы предупредим удар, это будет оборона.
А войска пошли в Россию!.. Я сам только в сорок третьем году прибыл в Россию, как вам известно, но я с таким же суждением, как все солдаты, пришел в Россию. Не было никакой возможности иметь ясное представление о России. А только то, что немцы должны напасть, что детей и женщин всех угонят, Германию сделают пустыней, если русские ее победят. Только так можно объяснить это. «Россия, — нам сказали, — это колосс на тонких ногах». Это есть принудительное соединение государством разных народов, которые только ждут момента, чтоб свергнуть колосса и освободить себя. Сегодня я совершенно в другом виде знаю все, я использовал время, много читал, видел, слышал. Я знаю, что Россия есть союз свыше двухсот национальностей, совершенно свободно соединенных. Никакой речи не может быть о принудительном объединении. Я знаю, что Советский Союз лучшую конституцию в мире имеет! (Смех в зале.) Я знаю сегодняшнюю Россию: колоссальные человеческие резервы, бесчисленные ископаемые богатства, колоссальные пространства, три климатические зоны. Я был поражен, как много молодых людей, которые контрастируют своим здоровьем с истекающей кровью немецкой молодежью.
70
В Будапеште, во время уличных боев, я (П. Л.) избрал себе базой квартиру в еврейской семье, на улице св. Доминика. Члены этой семьи и их друзья, спасенные от истребления в гетто, созданном комендатурою Будапешта в центре города, подружившись со мной, слишком многое рассказывали мне об ужасах этого гетто, чтоб я мог хоть на секунду поверить Ремлингеру — коменданту венгерской столицы, находившейся во власти немецких фашистов.