Советский человек стал человеком, который болеет за все, что представляется ему тревожным. Внешние впечатления, казалось бы не имеющие никакого отношения к его личной жизни, долетев до него, проникают в самую глубь его существа, и там — в уме, в сердце, говоря широко — в его душе горят, переплавляясь, превращаясь в частицы сгущенной энергии.
Влияя на него — мыслями, поступками, действиями, — вливаются в русло общего, подобного электрическому, света. Исходя из таких же, как он, людей, этот ток, подобно атомной энергии в технике, знаменует собою новую эру в сознании, в психике человечества.
Все волнует советского человека. Если американские полицейские бьют негра где-нибудь в Сан-Франциско, советский человек испытывает чувство личной обиды и негодования. Если в Афинах хитосы сажают в тюрьму крестьянина, который во время войны сражался как партизан с оккупантами, советский человек возмущается, размышляя об этой несправедливости. Если на не виданные советским человеком даже на фотографиях хижины Сурабайи низвергаются зажигательные бомбы с визжащих «спитфайеров», он вспоминает сорок первый год, когда беспомощно грозил кулаком вражеским самолетам, пикирующим на растянувшуюся по дороге толпу обезумевших беженок.
Чувство справедливости, как высшее начало, столь развито в нас, что всякое нарушение ее даже в мелочах быта терзает каждого советского человека, причиняет боль, вызывает негодование. Поэтому столь ненавистны нам лицемеры и ханжи, равнодушные бюрократы и демагоги, корыстолюбцы и взяточники. Я говорю пусть о не сравнимых по масштабу, но однородных по сути явлениях — о нарушении прав Человека!
Конечно, поэтому советскому человеку трудно жить: он всегда — в борьбе.
И если он готов не щадя себя бороться с мелкой несправедливостью, то как же мог бы он примириться с тем чудовищным всемирным преступлением, какое совершено фашизмом?
Империалистические страны заболевают социальной и психической тифозной горячкой. Да, главный распространитель ее, в безумии преступных мечтаний создавший гигантский питомник отвратительных бацилл, чтобы заразить и убить ими человечество, обезврежен и сам повержен в прах, но все еще широка и уныла взлелеянная им в угоду Смерти пустыня.
Наше дело и дело тех жителей других стран, которые ныне мыслят и чувствуют заодно с нами, — взрыхлить, удобрить, оплодотворить эту пустынную целину, чтобы Жизнь восторжествовала всюду.
Советский человек научился смотреть пристально, видеть зорко, проникать мыслью в глубину тех явлений, в самую суть вещей. Война научила его быть выше личных обид, личных интересов и личных страданий. Война научила всегда видеть перед собою — сквозь дым пожарищ и горечь неудач — великий, ясный лик Победы.
Но только после войны понял он, что военное поражение врага — это Солнце, пока еще только в момент восхода медленно поднявшееся в дымных красках зари, пробившей волны гнилостных испарений тумана. Полная победа — это солнце в зените, когда не будет ни туманов, ни дыма, ни прячущихся по закоулкам длинных теней, когда ни один человек не будет испытывать чувства страха и ни при каких обстоятельствах не утратит чести и совести…
Великая справедливость во всем сущем — цель нашего бытия!
Послесловие
В США, в журнале «Нейшн» за 9 марта 1963 года, помещена рецензия Карла Дрейера на книгу американского социолога Леона Гуре «Блокада Ленинграда», изданную «Стэнфорд юниверсити пресс».
Леон Гуре — ученый, специалист «Рэнд корпорейшн» по Советскому Союзу.
Вот несколько точно цитируемых мною отрывков из рецензии Дрейера на его книгу:
«…Его рассказ о блокаде Ленинграда ценен не только сам по себе, но и как напоминание обо всем том, что испытали русские во второй мировой войне, которая обогатила нас и разорила их, в которой мы потеряли 300 тысяч, а они — 30 миллионов человек. Эта книга поможет получить правильное представление о том, каким будет положение в американских (и русских) городах после того, как страна потеряет 40, 80 или 160 миллионов человек, и каковы будут наши шансы на «победу», даже если мы сумеем немного опередить СССР в ракетном вооружении…
…С точки зрения прогнозов на будущее Ленинград может служить ценным арифметическим примером. Если предположить, что людские потери США составят 80 млн. человек, из них 50 млн. — убитыми, то общая смертность будет равняться 22 процентам. До войны в Ленинграде жило более 3 миллионов человек. В первое время после объявления войны убыль населения за счет эвакуировавшихся компенсировалась притоком беженцев. Данные о смертности в кошмарную зиму 1941–42 гг. сильно разнятся между собой, однако погибло, по всей вероятности, 1 000 000 — 1 250 000 человек, т. е. 33 процента населения города. Соответствующая цифра людских потерь в Хиросиме и Нагасаки составляла 23 и 30 процентов. Во всех четырех случаях процент смертности приблизительно одинаков, и не приходится сомневаться, что в случае ядерной войны он будет значительно выше…