Много курю. Досаждает постоянный бронхит…
Сейчас — четверть третьего. С полчаса назад обстрел города прекратился…
Всегда не хватает времени! За июнь месяц я написал и послал в ТАСС четыре крупных очерка, одну информационную корреспонденцию, два рассказа.
Передал весь этот материал и в Радиокомитет. Окончательно подготовил и вчера сдал (выверив гранки) в Гослитиздат книгу рассказов и очерков в десять печатных листов… А кроме того, потратил несколько трудных дней на приведение в порядок отцовской квартиры, на перевозку оттуда на своем, восстановленном мною велосипеде нужных мне вещей, на налаживание квартирного быта… А велосипед мой, приобретенный в 1921 году, валявшийся в разобранном виде, теперь очень помогает мне — экономит время и силы.
Глава шестая
В Пятьдесят пятой армии
Теплоход № 19 — Обстрел Усть-Ижор — Школа снайперов — Исполнение клятвы мести — Колхоз имени Макса Гельца — Сторож пристани — В прифронтовом поезде
(Рыбацкое, Овцино, 55-я армия. 3–6 июля 1943 г.)
3 июля, 6 часов вечера. Ленинград
Борт теплохода № 19 — а попросту, в мирное время, этот теплоход назывался речным трамваем. Покачивается у пристани «Площадь Декабристов», перед отходом в Рыбацкое, куда я решил поехать, чтобы побывать в 55-й армии, у снайпера Тэшабоя Адилова, и в редакции газеты «Боевая красноармейская» (редактор ее — Досковский).
Над пристанью — Исаакий, на фоне черных грозовых туч. Медный Всадник закрыт мешками с землей, заделан деревянными щитами, а скала обведена земляным, сейчас зеленеющим холмом.
В сквере огородов нет, потому что весь он таит в себе блиндажи и землянки; здесь всюду зенитные батареи. У набережной против Адмиралтейства — эскадренный миноносец, прикрытый зеленой маскировочной сетью, тянущейся на берег к деревьям бульвара. Ветер колеблет поднятый на корме бело-голубой военно-морской флаг. Моросит дождь. Нынче была гроза. И старушка, ожидающая отплытия, услыхав внезапные раскаты грома, беспокойно взглянула на небо.
— Это гроза, бабушка!
— А кто их там разберет! — с сомнением сказала старушка.
Вот заработали моторы, и мы пошли вверх. Проходим мимо эсминца, он выкрашен вдоль в два цвета: нижняя полоса под цвет гранитной набережной, коричнево-серая, верхняя — обычная, стального, военно-морского цвета. Прошли под мостом, идем мимо Зимнего, обгоняя серую военную моторную лодку, с распущенным бело-голубым флагом. Против Эрмитажа — ледокол «Ермак» (закрыт сетями, и не узнаешь!), сторожевой пароходишко, буксировщик, баржа, а дальше, уже против Петропавловской крепости, — длинный, двухтрубный крейсер, расписанный желтыми, рыжими, серыми полосами… Нева — сера. Небо — серо.
…Руины дома, одним из первых разрушенного в блокаду, большой торгово-пассажирский пароход, еще один — двухтрубный ледокол, и мы — у Кировского моста, по которому ползут два трамвая.
Девушка-кассирша подходит ко мне, берет с меня рубль шестьдесят копеек и кладет билет на столик, за которым пишу.
Пока мы стояли у «Площади Декабристов», эта девушка вместе со всей командой обсуждала список — разверстку, по которой часть экипажа должна быть освобождена от брони и мобилизована в Красную Армию.
…Мы почти не стояли, ни один пассажир не подсел, — отправляемся, идем вверх по Неве. Сейчас 6 часов 40 минут. Кассирша принесла чайник с кипятком, заваривает чай. Два дивана составлены так, что образуют отдельный закуток — мягкую двуспальную кровать. На ней — матрац. Тут живут обе девушки — кассирша и матрос, тут они спят по ночам. Тут же, на полочках-сетках, все их хозяйство: чемоданчик, две книжки, полотенце, противогазы. Кассирша — в синем комбинезоне и синей косынке, матрос — в ситцевой юбке и плюшевой кофточке.
Против Финляндского вокзала мы подошли к пристани, взяли трех пассажиров — стройную и хорошо одетую молодую женщину, старого рабочего в картузе и его пожилую спутницу в ватной куртке. Теперь нас, пассажиров, на борту пятеро. Идем дальше. Справа — разрисованная башня городского водопровода, которую немцам так и не удалось разбомбить, впереди виднеется Смольный, укрытый надежною маскировкой, а у берега — дровяная пристань. Налево — гранитные камни набережной, беспорядочно лежащие вдоль песчаного берега в линию, да две-три заржавленные морские мины, видимо пустые. … Я разговаривал с кассиршей, зовут ее Нина, ей семнадцать лет; и с матросом — восемнадцатилетней Аней, работавшей на Ладоге на этом же теплоходе. Рассказывала Аня о Ладожской трассе, о продуктах, о партии сыра, перевезенного с риском для жизни, о своей прежней матросской неопытности («Не знала, как швартовать в штормы! Теперь — не оторвется!»)…