«Не пожалеем же себя для Ленинграда, который жил и работал всегда для всей страны!» — говорит политрук своим бойцам.
4 февраля 1942 года.
(228-й день войны.)
Наступление Красной Армии продолжается. Немцы вводят в дело резервы, в обороне упорны: бои у Погостья длятся уже месяц.
…В городе пускают водопровод. Меньше очереди за хлебом. Выдали пайки мяса.
Город, как тяжелый больной, — то хуже, то лучше.
…В городе некий новый тонус: свистят снаряды, рвутся то на Невском, то на Неве — никто уже не обращает внимания. Идут с саночками, мешочками, в самодельных фанерных гробах везут покойников…
Пожалуй, нет «частной жалости», — есть одна общая боль.
Чувство жизни, исторический объективизм помогают. Будут жить и люди, и город, и страна, и мир! Родятся новые, в меру вспомянут умерших памятниками, книгами, шествиями, датами. Все будет в вечном ритме, в вечном потоке…
Вечер 4 февраля 1942 года. Есть огромная потребность глубже разобраться в обстановке, в ходе войны. Никакие ленинградские трагедии уже не могут ни на йоту изменить, сбить пристального взгляда наблюдателя…
О противнике. Книга Трейчке «Политика», на которой воспитывались поколения немцев, утверждает: «У государства не должно быть никаких нравственных или правовых обязанностей по отношению к кому бы то ни было… Война — целебное средство против всех зол. Рабство — необходимое учреждение, благотворное и оправданное историей; оно необходимо для существования господствующих классов».
Географическое устремление немцев, пангерманизм! От 1870–1871 годов к 1914–1918 годам.
В Германии создавались сети националистических] и реваншистских обществ-союзов. Обстановка в Европе благоприятствовала: английская и французская политика покровительства антибольшевистским силам в Германии с установкой на использование Германии против СССР, а позже на стравливание Германии и СССР.
Гитлер — за «естественность», «звериное» начало в человеке, за расу, за отказ от совести, от требований свободы и независимости личности: «Я освобожу человечество от оков разума, от химеры, именуемой совестью».
Фашизм отрицает равенство рас и наций, человечность, любые гуманистические идеалы. Абсолютное отрицание идей Советской России, братства народов, наций.
Новая фашистская история, философия и пр. исходят из принципа абсолютного германизма. Нетерпимое отношение к гуманитарной интеллигенции: фашистами истреблено до миллиона интеллигентов, в концлагерях находится свыше миллиона людей, в эмиграции находится до пятисот тысяч немецких интеллигентов. В самой Германии оставшаяся часть немецкой интеллигенции ассимилирована и подчинена… В Германии проведена радикальная перестройка системы воспитания, образования и пр. в духе примитивных «солдатских идей» (в фашистском понимании).
Вооружение Германии, жесточайший налоговый нажим и поборы. Империализм злейшего типа (см. об этом у Ленина). Военные планы Германии — упорная милитаризация страны, идея «тотальной войны» (см. Людендорфа и др.). Гитлер утверждает, что всеобщее образование — это яд, наиболее опасный и разлагающий.
6 февраля 1942 года.
(230-й день войны.)
Совещание… Теплое слово начальника Пубалта товарища Лебедева:
«Пубалт очень ценит, признателен писателям за проделанную работу… Писатели прошли боевую проверку, оказались людьми смелыми…»
Мое выступление — о традициях литературной группы Балтийского флота; о составе группы, о работе на войне; о сути войны, о враге, о великих задачах советских писателей, о кампании 1942 года.
Подъемно. Писатели говорят крепко, обдуманно, политически зрело, нет ничего личного, мелкого.
Выступление поэта Яшина:
«Читал стихи в блиндаже — обстрел, снаряд за снарядом, но слушают внимательно. «Люблю тебя, Петра творенье…» Только раз политрук извинился, перебил чтение: «Надо людей вести в атаку…» Немцы завшивели, опустились, а наши держатся, устраивают библиотеки, развесили картины в землянках. Воля к жизни у моряков огромная. В одной бригаде — восемь человек поэтов. «Мы, молодое поколение, будем твердокаменными, пройдем испытания, приобретем огромнейшие духовные богатства…»
Лихарев[25] рассказывал о тринадцатилетнем мальчике Марковском (из освобожденной местности), который ему говорил:
«Я видел, как немец снимал полушубок с убитого командира, а звездочку на его фуражке топтал ногой. Я не стерпел, достал ружье, подкараулил его и убил».
Позже этот же мальчонка помогал разминировать минные поля.
…После совещания, вечером, читали стихи: Вера Инбер прочла прекрасные главы поэмы о Ленинграде, Всеволод Азаров — хорошие стихи о моряке в Ленинграде. Анатолий Тарасенков, Браун и Успенский читали вещи значительно слабее, с агитпривкусом, слабее по форме.
Вера Инбер рассказывала мне о Соболеве: «По дороге в Ленинград осенью сорок первого года где-то, кажется на станции Мга, вижу встречный поезд в Москву… Соболев… Разговорились…»
7 февраля 1942 года.
(231-й день войны.)
Совещание продолжается. Присутствуют член Военного совета и начальник Пубалта. Писатели выступают хорошо.
Один из выступающих:
«В Тихвине в фашистской тюрьме умирал раненый моряк. Кровью из раны написал: «Я умираю, не жалко отдать жизнь за Родину. Вы, друзья мои, балтийцы, придете! Тут все — наше!»
Надо продумать вопросы довоенной советской литературы: непонимание писателями характера близкой войны, боязнь трагизма, прямого отношения к правде жизни. Внутри нас происходит переоценка ценностей, изменения в психике, творчестве. Мы закаляемся, отбрасываем мелкое, ненужное, ложное… Народ не примет многих поверхностных произведений.
3 часа 30 минут. Артиллерийская стрельба… Быстрый шквал. Совещание продолжается…
Задачи для писателей большие. Мы часто отстаем от задач флота. Надо поторапливаться, темпы войны стремительны, надо своевременно, немедленно, убедительно доносить новые задачи! Запоздать нельзя — бой проиграешь.
Прения подходят к концу. К шести часам я сделал краткое заключение:
«Учтем советы и установки Военного совета и Политического управления. Рад единодушию совещания. Завтра специальная комиссия запишет по протоколу все предложения и замечания… Совещание бодрое, значительное, дало нам зарядку».
(Пахнуло писательскими съездами, пленумами…)
Ни в Пубалте, ни некоторые товарищи из группы и на местах не ожидали такого размаха, тона и масштаба нашего писательского совещания-конференции.
Я доволен, горд. Мы продолжили традиции литературного движения Балтийского флота. Он первый — в нашей стране — положил начало морской литературе: Марлинский, плавание Гончарова, Станюкович, Новиков-Прибой, деятели «Морского сборника», наша группа флотских писателей (1917–1942 годы).
Завтра на линкоре «Октябрьская революция» встреча с командирами, политработниками и краснофлотцами. Сделаю доклад об обстановке на фронтах, о ходе войны.
Вечером — часовой концерт театра КБФ: все походное, оперативное.
До глубины души взволновал отрывок «Первый морской полк» — музыкально-литературный монтаж из моей пьесы «Оптимистическая трагедия». Пьесе — десять лет, она живет, действует!.. Вспомнились дни 1918 года, вспомнилось Черное море, где в 1932 году я написал эту пьесу.