Флот, родной, тебе наша молодость, наша жизнь!
8 февраля 1942 года.
(232-й день войны.)
Сводка (радио Москвы). Продолжение активных действий Красной Армии…
Днем идем на корабли… Стреляет крейсер «Максим Горький»… Застывшая хмурая Нева, несколько ледоколов, военные суда… Трубы заводов не дымят, тихо. У Горного института — спуск на Неву. На ближней тумбе висит афиша — «Большое гулянье 22 июня»… Как застывшее время! Хотели содрать афишу на память, но не удалось, она примерзла… Дома на набережной безлюдны: зияют разбитые окна, кое-где зашитые фанерой; вздыбились развороченные углы крыш…
Не покидает ощущение оцепенения, омертвелости пейзажа.
«Город всегда дышит людской жизнью…» (кажется, у Верхар-на), но она порой иссякает, свертывается, как кровь, — в эту годину в Ленинграде.
Корабли… Темный в дыму линкор, вдали «Максим Горький», рядом новые эсминцы… Обледенелые берега, пристани, старые кирпичные корпуса Балтийского завода; по снегу на салазках краснофлотцы тянут какие-то бидоны…
На линкоре идет ремонт. Кладут листы дополнительной брони на палубу, ставят дополнительные зенитки… Весной надо ждать удара!
15 часов 10 минут. Начинаем литературную встречу. Я делаю доклад об обстановке… Слушают хорошо. Лица краснофлотцев бледнее, чем обычно. Внимательно прослушали рассказ Амурского. Рассказ написан крепко и просто (а Крону эта простота не нравится).
Возвращались с С. К. в сумерки… Вмерзшие в лед корабли…
Оперативная группа писателей при Политуправлении КБФ.
Вс. Вишневский — «Правда», «Красная звезда».
С. Вишневецкая — «Правда».
Н. Михайловский — «Правда».
Вс. Азаров — поэма — «Известия».
А. Крон — пьеса — «Комсомольская правда».
И. Амурский — на кораблях — «Красный флот».
А. Зонин — соединения катеров, подводных лодок — «Красный флот».
A. Тарасенков — соединение катеров — «Правда», ТАСС.
Г. Мирошниченко — ВВС КБФ — «Известия».
B. Рудный (пока в Москве) — «Вечерняя Москва».
9 февраля 1942 года.
(233-й день войны.)
Сводка сообщает о продолжении нашего наступления. Людей остро интересует: что же происходит? Все засекречено. Борьба достигает высшего напряжения… Февраль — месяц решающих событий.
Днем узнал о сильном ударе армии генерала Мерецкова. У немцев осталась лишь коммуникация через Псков. Начали удар армия генерала Федюнинского (к ней пришли пополнения — сибиряки, кавказцы и пр.) и Н-ская армия. В Пубалте положение считают вполне благоприятным, пишут тексты приветствий генералам Мерецкову и Федюнинскому по поводу прорыва блокады. Слушаю об этом с внутренним волнением.
Сегодня днем, в 4 часа, бил линкор «Октябрьская революция», как говорят, по району Тосно.
…Хочется верить, что февральский удар увенчается успехом. Мы, со своей стороны, работаем напряженно.
В городе упорная борьба за порядок, восстановлен водопровод (моряками и рабочими)… Часть сил дана на хлебозаводы.
У одного умершего нашли на груди четыре с половиной тысячи рублей… Одинокий… К чему он берег деньги?..
В армейском госпитале зарегистрированы случаи спекуляции хлебом. Некоторые дистрофики продают сто граммов хлеба за сто двадцать рублей. Один такой спекулянт доторговался до смерти…
10 февраля 1942 года.
(234-й день войны.)
10 часов утра. Провел деловой сбор группы. Объявил новую дислокацию; план на февраль — март — апрель (сделать до двадцати брошюр помимо намеченных книг).
Наступление продолжается. Для завершения операции под Ленинградом нужно, как говорят, десять дней (?). Я твердо верю, что к 24-й годовщине Красной Армии будут по фронтам итоговые успешные сводки. Этого ждут все.
В 2 часа дня иду в город. Есть признаки некоторого оздоровления… Весенние голубые просветы в небе, солнечные лучи… Люди идут, упорные, что-то несут, везут, тянут… Молчаливые… Сегодня теплее. Январские стужи и оцепенение города — в инее, тишине, в белом ледяном параличе — уже позади…
Местами дали воду. Есть решение горкома открыть двадцать пять бань. Хлеб дают без перебоев, и завтра новая прибавка. В горячих цехах — 600 граммов, рабочим — 500 граммов, служащим — 400, иждивенцам — 300. «Жить можно…»
В ноябре — декабре давали 150 граммов черной массы с дурандой, целлюлозой и пр. Ни единого протеста… Поговорят женщины, посудачат, поохают — и все.
Шел через весь город… Читал новые объявления на углах: «Меняю на хлеб и продукты кабинет, гостиную красного дерева и два одеяла» и т. п. Эвакуируемые меняют обстановку, личные вещи и книги на продукты…
Ледовая дорога стала работать лучше: ежедневно выполняется 120–137 процентов плана. Водителям дают премии — водку и хлеб. Нужно до весны скопить резервы продовольствия и боезапаса. (Если блокада продлится, будет трудный период оттепелей, порчи ладожского льда и т. п.).
…Вечером были у Кетлинской: Крон, Зонин, С. К., Азаров и я. Ужин (на низком столике, у дивана, при свете керосиновой лампы): студень из столярного клея — гадость, полутерпимая, если есть с уксусом и горчицей; флотская каша; неопределенный бурый кисель из столовой Ленинградского союза советских писателей; спирт из лака — пол-литра, и бутылка шампанского! (Из «подвалов» Ленинградского союза советских писателей — по рецепту врача!) Суррогатный кофе с черными гренками (квадратный дюйм на человека) и по квадратному сантиметру сыра… Совсем роскошно! Болтали, несколько оживились, атмосфера — «в гостях». Вспоминали писательские дела.
Жизнь идет поверх сложившихся форм, крушит их, создает нечто новое, в чем мы еще не можем разобраться… Идут глубочайшие изменения психики, духа; люди приходят сквозь страдания к чему-то новому; откристаллизуется нечто высшее — наше русское и международное…
В городе двести — двести двадцать писателей, литераторов. Может быть, даже их совместных усилий не хватит описать оборону Ленинграда, а может быть, один, неведомый, опишет… Война даст толчок искусству и литературе; повернет нашу так называемую литературную критику, этих схоластов… Жизнь всеобъемлюща и необозрима. Она шагает мимо, поверх их «норм», «иллюзий», «прогнозов», сочетая и разъединяя разные стили, образуя сложные взаимодействия, отталкивания…
После всемирной войны люди не смогут читать отцеженные, «благополучные» книги… Да, ведь все мы тосковали о книгах правдивых, бесстрашных, глубоких… Лучшее, что мы, писатели, сказали, — это о Гражданской войне…
11 февраля 1942 года.
Я и С. К. остались ночевать у Кетлинской… Утром выпили кофе, съели черные лепешки из кофейной гущи. Маленький сын Кетлинской, белобрысенький полуторагодовалый карапузик — «участник обороны»; при воздушной тревоге показывал ручкой на небо и говорил: «У-у…»
Деревянный забор на Канале Грибоедова сломан на дрова. У подъезда, на сером матрасике, лежит труп, завернутый в светло-зеленое одеяло…
Сломано на дрова дерево на аллее у Марсова поля… Осмотрел район Моховой улицы — сильные разрушения… Один дом выпотрошен весь, а фасад цел. Старик и старуха с трудом тянут саночки с покойником. Сын или дочь?..
Зашел доктор из госпиталя, где я лежал.