— Там, за деревней, открытое место, смять могут, располагайся рядом с нами, здесь мы надежно запрем дорогу на Веймарн.
Тот отмахнулся:
— И там не пропадем!
Часов в 7 утра вдруг появились низко летевшие фашистские самолеты: зацокали по булыжнику пули, полыхнули остропламенными костерками мелкие бомбы. Но все мимо, никого даже не поцарапало. И укрытия, конечно, помогли. Не пустым был ночной труд. Студенты, необычно возбужденные после только что пережитого, принялись маскировать орудия. Скоро где-то за деревней послышалась стрельба, грохнули взрывы, а через какое-то время появились бежавшие назад ополченцы:
— Танки!
Как быть?! Оставаться на месте и ждать, пока враг появится здесь?! А что, если паника охватит ушедшие вперед роты и фашистские танки ворвутся на батарею, преследуя отступающих «на плечах у них», как говорят военные? Еще не приняв окончательного решения, Бархатов вышел на дорогу и увидел, что его батареец Плоский (латыш лет шестидесяти с лишним, воевал еще в гражданскую) идет следом за ним, видно, угадав мысли политрука.
— Первому орудию оставаться на месте. Второе орудие за мной!
Студенты рывком вытащили орудие на дорогу и покатили к деревне, а потом прямо по деревенской улице. Орудие бежало ходко, только чуть подрагивало на булыжниках. Бархатов и Плоский, стараясь оставаться предельно спокойными, шагали впереди, и ополченцы, попадавшиеся то и дело навстречу, при виде их поворачивали обратно.
— Вы вот что, братцы, — решил Бархатов, когда к ним примкнуло несколько человек. — Раз уж вас сюда занесло, бегите ко второму нашему орудию, оно за деревней, наберите снарядов и тащите их следом за нами. Получится, что вы выполняли специальное задание.
Подумав, повернулся к Плоскому:
— Иди с ними и сам. Похоже, что снарядов понадобится много.
Навстречу им прогрохотал трактор, тащивший подбитую гаубицу.
— Танкетки расстреляли батарею, — чуть не плача прокричал артиллерист Бархатову. — Видишь, люлька пробита…
По булыжному шоссе, по избам уже полосовали пулеметные очереди, но видно, что они были неприцельными. Орудия гитлеровцы не замечали, Бархатов их тоже пока не обнаружил, но они несомненно были поблизости, и он приказал студентам, хоть те и так уже обливались потом:
— Бегом, ребята!
Только за селом у тригонометрической вышки Бархатов наконец увидел немецкие танкетки: поливая деревню свинцом, они обходили ее полем, за огородами, оказавшись теперь в тылу у ополченцев. Орудие пришлось разворачивать назад и влево, а поскольку прицельного приспособления не было, Бархатов сам встал за наводчика, успев еще подумать, что ополченские роты все-таки остались на позиции и с фронта его орудия, слава богу, прикрыты.
Сейчас главное было для Бархатова привести себя в то состояние, которое было для него обычным на учебном полигоне, и оно пришло и помогло ему вернуть ясность, трезвый настрой ума. Заряжающим был Федор Богачев (после войны он вернулся в родной институт лейтенантом с орденами Красной Звезды и Отечественной войны II степени, окончил аспирантуру и остался в институте преподавателем). Ориентировался Богачев в те минуты плохо, ему казалось, что все вокруг гремит и грохочет, но он все-таки увидел, что уже вторым выстрелом они сбили с танкетки гусеницу и она завертелась на месте, словно зверь, пронзенный нестерпимой болью. Бархатов снова и снова приникал к стволу, и вот уже вторая танкетка застыла на месте, там же, за огородами, откуда по-воровски обстреливала деревню. Бархатов выпрямился, отирая со лба пот:
— Спасибо, ребята. Молодцы! Начинайте копать ровики и все прочее.
Ополченцы под командой Плоского между тем подносили и подносили снаряды, даже прикатили зарядный ящик. «Придется оставаться здесь, хоть и опасно, ничего не поделаешь, раз так получилось», — пришел к твердому выводу Бархатов. На опушке недалекого леса опять послышался шум моторов. Один за другим оттуда выползло шесть средних танков. Остановившись во ржи, они открыли частый огонь. Бархатов, метнувшись к орудию, уже наводил его на ближайший танк. Началась неравная артиллерийская дуэль. Немецкие снаряды рвались здесь и там, но Бархатов не слышал разрывов, он работал, и поглощенность делом не оставляла места никаким посторонним переживаниям.