По ходатайству Военного совета Ленинградского фронта Оргбюро ЦК ВКП(б) приняло Л. А. Говорова в партию без прохождения кандидатского стажа. Подготовка к деблокаде города в это время уже завершалась. Говоров вел ее со свойственной ему методичностью, основательностью, просчитывая и продумывая все возможные варианты и случайности.
Час двадцать звучит великолепная симфония мужества; два часа двадцать минут не смолкают батареи. В числе тех, кто подходит после окончания концерта к дирижеру Карлу Ильичу Элиасбергу, Говоров. Взволнованный, как и все, он благодарит за доставленное наслаждение, за музыку, которая закаляет волю, придает силы, уверенность в неизбежном торжестве света и справедливости. Потом, изменив вдруг обычной своей скромности, добавляет:
— Мы для вас тоже сегодня поработали!
На лице Говорова — редкая для него довольная улыбка: ни одного снаряда в эти часы не упало на город; не те уже гитлеровцы, берут над ними верх ленинградские контрбатарейщики.
26 сентября. Два часа ночи.
Небо над правым берегом Невы у Московской Дубровки светлеет, становится багряным, словно за прибрежными окопами разгорелись какие-то фантастические, большой протяженности костры.
Когда минут через 60 огненная полоса взрывов отодвигается от левого, занятого фашистами берега в глубину их обороны, над Невой снова опускается темнота, но все равно еще видно, что реку стремительно пересекают лодки, катера, мотоботы с пехотой, понтоны с танками и артиллерией.
Л. А. Говоров на наблюдательном пункте. По обыкновению молчаливый, замкнутый, суховатый. Когда началась переправа, напомнил штабу:
— За ночь необходимо перебросить на левый берег первый эшелон и захватить плацдарм, а с утра начнем расширять его.
Нет, наверно, другого такого места под Ленинградом, где земля была бы так обильно полита кровью, как на этом вот клочке земли на левом берегу Невы против Московской Дубровки: в историю Великой Отечественной войны он вошел как Невский «пятачок». Созданный еще в сентябре 1941 года, плацдарм этот существовал до апреля 1942 года. Оттуда предпринимались неоднократные попытки прорвать блокаду, защитники его покрыли себя неувядаемой славой, они так и не отступили, оставшихся в живых фашисты уничтожили после того, как ледоход прервал сообщение между левым и правым берегом.
В ночь на 26 сентября ленинградские воины вновь форсировали Неву в надежде соединиться с войсками Волховского фронта: забив мощный клин в оборону противника, волховчане обошли Синявино и были уже в 7–8, а по некоторым данным, даже в 4 километрах от невского берега. Часа полтора-два ходу мерным красноармейским шагом, еще одно, только одно последнее усилие — и блокада будет прорвана, будет проложен надежный путь к хлебу, восстановлена сухопутная связь с Большой землей.
Пройти эти последние километры тогда не удалось, линия фронта в конце концов вернулась туда, где была, но синявинскую операцию нельзя считать безрезультатной: в ходе ее Волховский и Ленинградский фронты перемололи дивизии 11-й армии генерал-фельдмаршала Манштейна, присланные сюда из Севастополя и предназначавшиеся для нового штурма Ленинграда. 6 октября Манштейн сообщил в гитлеровскую ставку, что оставшимися у него силами он не в состоянии выполнить поставленную перед ним задачу. Это было несомненным успехом советских войск. Не случайно 17 октября в штаб 70-й ордена Ленина стрелковой дивизии, особо отличившейся в боях, в том числе и на Невском «пятачке», был передан по телеграфу приказ наркома обороны СССР И. В. Сталина: дивизия преобразовывалась в 45-ю гвардейскую ордена Ленина стрелковую дивизию. Медалями и орденами СССР были награждены около 600 ее бойцов, командиров и политработников.
Слабый утренний свет уже пробивался сквозь щели в забитых фанерой оконных проемах цеха, когда Евгений Мышкин наконец закончил растачивать последнюю деталь. Накануне он отстоял за станком положенные по военному времени 11 часов, потом остался на ночь, и сейчас его слегка пошатывало. Невысокий, худенький, он еще не совсем оправился после зимы, едва не ставшей для него последней: впалые щеки, синева под глазами. Сон и слабость уже одолевали Мышкина, но надо было еще сдать заказ. Мастер, приняв детали, придержал расточника:
— Женя, новая партия деталей поступила. Посмотри, что написано.
Мышкин не без труда разобрал: «Сделать немедленно!»
Голос его прозвучал как бы независимо от него самого, он слышал его словно бы со стороны:
— Давай детали. Только бы не заснуть. Посматривай за мной.
Снова потянулись мучительно долгие часы, Мышкину казалось, что станок его сегодня работает в каком-то замедленном темпе, детали словно бы вязнут в тягучем, сгустившемся воздухе. Когда новый заказ был выполнен, сил у него уже не осталось даже для того, чтобы пойти и сдать детали: выключив станок, он тут же, под ногами, постелил ватник и заснул еще до того, как успел коснуться его головой.
Мастер, дремавший в эти минуты, проснулся неожиданно: что-то изменилось в размеренном шуме, наполнявшем цех. Он встал, пошел по проходу и скоро увидел лежавшего у станка Мышкина. Голода в городе уже не было, но питание все равно оставалось скудным, здоровье у ленинградцев подорвано, и первой мыслью мастера было, что Мышкин умер.
— Кем же я его заменю? — прежде всего встревожился мастер. — Самому, что ли, встать? Но сумею ли!?
Тут же, однако, он увидел, что там, где лежали горкой необработанные заготовки, ничего больше не осталось.
— Вот молодец, успел, — благодарно подумал мастер, и чувство вины овладело им. — Не надо было позволять ему оставаться в цехе у станка.
Мастер наклонился над Мышкиным и тут только уловил, что он дышит.
— Господи, жив! — выпрямился он, вытирая выступивший со лба пот. — Жив…
Заказ, ради которого Евгений Мышкин, ставший после войны кавалером ордена Ленина, не спал около суток, и в самом деле был срочным: завод Карла Маркса в конце 1942 года получил срочное задание собрать сто «коробок» — так называли эти неизвестно для чего предназначенные установки. Рабочие выполнили его в срок. Они работали, как Евгений Мышкин. Одна за другой из заводских ворот выезжали странные, крытые брезентом автомашины с каким-то явно негабаритным грузом. Это были «катюши» — реактивные установки БМ-13.
Было это уже в декабре, месяце, в определенном отношении переломном; ленинградцы с тревогой ожидали вторую блокадную зиму, и тревога их была небезосновательной: с наступлением холодов в больницы снова стали поступать больные дистрофией. Главным средством спасения было регулярное трехразовое общественное питание. Организацией его занялась специальная комиссия во главе с секретарем Ленинградского горкома партии А. А. Кузнецовым; в столовых стало питаться не менее полумиллиона ленинградцев; дополнительные продовольственные фонды выделили для рабочих, перевыполнявших нормы.
23 сентября по кабелю, изготовленному на «Севкабеле» и проложенному по дну Ладоги, в Ленинград подали ток с восстановленной Волховской ГЭС. 7 и 8 ноября в ленинградских квартирах после 11-месячного перерыва загорелись электрические лампочки. Пока только на два дня, но уже в декабре постоянное электрическое освещение получили три тысячи домов; правда, утром и вечером дозволялось включить одну-единственную лампочку в 40 ватт на четыре часа, но для ленинградцев, успевших притерпеться к коптилкам, и это было радостью. Водопровод и канализацию, по сводкам, имели уже 90 процентов домов, проруби на ленинградских реках исчезли, надобности в них больше не возникало.
В Смольном, с самого начала ставшем сердцем и мозгом осажденного города, многие постепенно возвращались к своим обычным обязанностям. Во всяком случае, теперь уже каждый день здесь велись часто трудные, но вместе с тем и радостные разговоры о сырье, о фондах, о выполнении плановых заданий, мобилизации трудовых ресурсов и т. д. и т. п. К сентябрю 1942 года промышленность города возобновила выпуск почти всех образцов военной техники, которые она поставляла фронту в первые месяцы войны, и взялась за освоение ряда новых видов продукции. В частности, Сестрорецкий инструментальный завод имени С. П. Воскова первым в стране стал налаживать производство пистолета-пулемета системы Судаева. Боеприпасы в сентябре 1942 года выпускались уже на 75 предприятиях, всего в Ленинграде за 1942 год было изготовлено свыше 8 миллионов артиллерийских снарядов и бомб, и они поставлялись не только Ленинградскому фронту; осажденный, блокированный, все еще полуголодный Ленинград, накапливая силы для сокрушения осаждающих его армий, одновременно возвращался к привычной для него роли одного из крупнейших центров оборонной промышленности.