Комитет в Ленинграде снова собрался, выделил для Рабиновича 200 рублей, и я передал их через приехавшего в Ленинград Сашу Гальперина.
Тем временем работа на квартире Гилеля Шура была, в основном, закончена. «Катер» уже смог сходить со стапелей…
Специальная техническая экспертиза, назначенная Ленинградским КГБ, даст высокую оценку работе Соломона и его товарищей. Прокуратура в Ленинграде и Кишиневе присоединится к этой оценке. В хищении узлов Эры обвинят не только кишиневцев. Гилель Шур и все члены ленинградского комитета, участвовавшие в обсуждении проекта «Катер», к пышному букету своих статей прибавят еще ст. 189 Уголовного Кодекса РСФСР – заранее не обещанное укрывательство похищенного.
В 1969 году из Риги в Израиль уехал член Союза художников СССР Иосиф Кузьковский. Мы с Евой только один раз побывали у него на квартире – праздновали День Независимости Израиля в 1968 году – но Нам сразу стало ясно, что эта квартира в Риге то же, что квартира Саши Бланка в Ленинграде. С той разницей, что сам Кузьковский молчал – говорили его картины. Я не помню ни одной картины, которая не кричала бы о нашем страшном прошлом, не обвиняла бы галут, не была бы обращена лицом к Ближнему Востоку.
Художники – не баснописцы, но и они в СССР научились говорить эзоповым языком. Кузьковский овладел этим языком в совершенстве. Вот «Давид и Голиаф». Маленький Давид взобрался верхом на поверженного великана. У Голиафа доспехи и шлем русских былинных богатырей. Картина написана после Шестидневной войны. Вот «Мачеха». Высохшая старуха с острым носом и злыми глазами в русском деревенском платочке гладит еврейского мальчика. Ее костлявые руки с длинными когтями пытаются привлечь пасынка к себе. Мальчик хочет вырваться из цепких объятий старухи, но не может. Мачеха держит крепко. Вот «Хора». Искрометный танец парней и девушек, обнявших друг друга за плечи. На лицах чувство достоинства, уверенности в себе, независимости. Не сразу замечаешь, что весь кружок молодых израильтян покоится на чьих-то руках. И только вглядевшись, видишь: да это руки самого Кузьковского… А вот и его лицо, доброе, счастливое лицо отца, держащего на руках играющих детей. Тысячи детей своих в маленькой, такой далекой и такой близкой стране.
А вот картина «33,3». Только евреи, жившие за железной занавеской, могут понять, почему так называется картина, на которой изображен человек, в нетерпении прильнувший к приемнику. В тысячах приемников настройка не менялась годами. Приемники только включались и выключались. Волна все время оставалась одна и та же – 33,3 метра. И когда сквозь треск радиопомех доносилась мелодия «Хатиквы», жизнь во многих квартирах замирала, и никаких других голосов уже не звучало. Только «Голос Израиля». На берегах Белого и Черного морей люди склонялись к приемникам, а их души были на берегах моря Красного. Как воссоединить людей с их душами?
К 1970 году мне стало ясно, что организация продвигается вперед только в одном из двух пунктов своей программы: в борьбе против искусственной ассимиляции, за пробуждение национального самосознания еврейской молодежи. Разрослось ульпанистское движение. Если в 1967 году мы начинали с двух ульпанов, то в 1969-1970 учебном году только группа, которую я представлял в комитете, организовала пять ульпанов. А сколько их было по всей стране…
Но для того, чтобы уехать в Израиль, мало было национального самосознания, мало было желания. Нужен был еще и элементарный билет, хотя бы до Вены. И здесь мы, несмотря на все наши старания, топтались на месте.
Писались открытые письма, публиковались в заграничной печати. Ноль внимания. Отсылались в Президиум Верховного Совета паспорта с заявлением об отказе от советского гражданства. Милиция штрафовала за проживание без документов и возвращала паспорта. Подавали официальные документы в ОВИР, пройдя через строй шпицрутенов при получении характеристики, в которой должно было указываться, что она представляется именно для выезда в Израиль, чтобы хитрые евреи не избежали гнева «общественности» по месту работы. И через полгода получали по телефону ответ из двух слов: «Вам отказано». И трубка замолкала. А если какой-нибудь бедолага, который за эти полгода успевал потерять работу, семью, друзей, не успокаивался и шел в ОВИР, то ему подсчитывали количество русского сала, которое он съел с детства по день подачи заявления в ОВИР.
– Да, но где же логика, ведь оставшись здесь, не только я буду продолжать есть ваше сало, дети мои, внуки будут его есть, если к тому времени оно еще будут в магазинах.
– Сгниете здесь, а Израиля не увидите, как своих ушей, – подытоживали беседу в ОВИРе, – и не забудь закрыть дверь с той стороны.
Как-то, кажется, в 1968 году, организация занялась выяснением – кто подавал и кто получил разрешение на выезд в Израиль из Ленинграда за год. Из четырнадцати семей, подававших документы, в семи получили разрешение по принципу: «На тебе, Боже, что не тоже». В Израиль выпускали только для получений пенсий по старости или инвалидности.
Все члены организации, подававшие документы на выезд, получили отказ.
За каждым подававшим наблюдали десятки внимательных глаз потенциальных олим. Редко кто решался разрушить налаженный быт и стать белой вороной ради несомненного отказа. Израиль находился на другой планете. Получить билет до Вены и до Венеры было одинаково легко. Медведь плевал на всех и спокойно сосал лапу.
Как заставить медведя отрыгнуть евреев из своего чрева? Какой должна быть десятая казнь для фараона который уже выдержал девять и не собирался капитулировать? Как расшевелить наших братьев по ту сторону занавеса, считающих нас «молчащими евреями», хотя мы и вопим во все горло? Как докричаться до общественности Запада, у которой уже, возникло привыкание к положению евреев в СССР, как к чему-то само собою разумеющемуся? Как поразить западного обывателя, хладнокровно переворачивающего газетные страницы с сообщениями о голодовках и даже самосожжениях в знак протеста?
К началу 1970 года в коридорах Власти уже четко стучали шаги Никсона и Брежнева, идущих навстречу друг другу. Брежневу были нужны товары и технология Запада, Никсону – мир и беспрепятственная конвергенция умов. Китайский фактор тоже действовал вовсю. Москва хотела, чтобы с Запада было видно только одно из двух обличий СССР: добродушная улыбка и протянутая «рука дружбы». Сильный удар по престижу СССР из-за нарушения прав человека был бы воспринят очень болезненно, особенно если учесть, что некоторый нажим по этому поводу стали оказывать коммунистические партии Франции, Италии и Англии.
Если бы можно было в какой-то момент привлечь внимание всех сил в мире, заинтересованных в соблюдении нашего права на выезд из СССР… Если бы можно было сфокусировать давление всех благоприятствующих этому факторов во времени и в пространстве…
Моя встреча с бывшим советским военным летчиком Марком Дымшицем стала нулевой отметкой в длинной цепи событий, которые привели через полгода к разгрому организации, а через год – к тому, что тронулись первые эшелоны.
Все пять ульпанов, действовавших осенью 1969 года в рамках нашей группы, были недоукомплектованы, и я через знакомых разыскивал кандидатов. Мне рассказали о бывшем военном летчике, который самостоятельно пытался учить иврит, даже не имея учебника. Я попросил передать ему приглашение в ульпан. Он пришел ко мне сразу же. Моложавый брюнет лет сорока, в аккуратном сером костюме, гладкие волосы зачесаны назад, густые черные брови. Познакомились, поговорили. Марк был вежлив, в меру откровенен, в меру осторожен. Он во всем любил меру и недолюбливал слишком веселых и восторженных. Военная дисциплина соответствовала его характеру, и он, как мне кажется, принимал ее с удовольствием. Когда мы с ним договаривались о встрече, я знал, что он будет на месте вовремя или чуть раньше.