Первая встреча была короткой. По-видимому, каждый составлял себе мнение о другом. Выполняя свои диспетчерские функции, я направил Марка в ульпан на квартире члена нашей группы Миши Коренблита. Преподавал иврит в ульпане его однофамилец Лев Львович Коренблит. Марк с женой и двумя дочерьми жил недалеко от меня на Ново-Измайловском проспекте. Он стал заходить ко мне в связи с занятиями в ульпане. Очень быстро разговоры перешли от иврита к Израилю, и стало ясно, что мы единомышленники. Больше того, Марк тоже прошел через те же иллюзии, что и я, придерживался левых взглядов и даже имел красную книжечку члена КПСС. Во время блокады Ленинграда пятнадцатилетний Марк потерял родителей. С детским домом он был вывезен из Ленинграда, попал в специальное, затем в летное училище. В 1949 году закончил его и женился на русской девушке, с которой вместе был эвакуирован на барже из осажденного Ленинграда уже в начале войны.
Марк попал в последнюю волну, когда еврейских парней еще принимали в летные училища не только в порядке исключения. Но закончил он училище уже в пик яростного антисемитизма и, надо думать, испил чашу до дна. В 1960 году его поставили перед выбором: демобилизация или издевательское назначение. И он, прирожденный летчик, в 33 года майор, штурман полка, ушел из армии. Или, точнее, его «ушли». Вернулся с женой и двумя маленькими дочками в Ленинград, пробовал найти работу в гражданской авиации – бесполезно: «инвалидов пятой группы» в воздух отпускать боялись, особенно в Ленинграде, рядом с границей. Но воздух манил. Марк уехал в Бухару, работал на маленьких двенадцатиместных самолетах АН-2, затем вернулся в Ленинград, закончил заочно сельскохозяйственный институт. Осенью 1969 года он работал инженером в институте по проектированию птицеводческих комплексов.
Самая яркая черта характера Марка Дымшица – воля. Говорят: «Посеешь привычку – пожнешь характер; посеешь характер – пожнешь судьбу». Придя к выводу, что его место в Израиле, Марк с его характером должен был идти до конца. Так и было. Его первые планы: построить воздушный шар, затем – соорудить самолет – были результатом одиночества. Он понимал, что для него лучшим вариантом был бы захват готового самолета, но одному это было не под силу.
И в это время мои поиски ульпанистов привели к нашей встрече.
Однажды, в конце ноября – начале декабря, мы с Марком гуляли недалеко от моего дома. Наверное, к этому времени он уже решил, что может рискнуть.
Когда разговор снова завертелся вокруг проблемы выезда, Марк вдруг сказал:
– Не фантазировать надо, а просто улететь.
– Как? – удивился я.
– Захватить самолет, – спокойно сказал Марк, и было ясно, что все давно им обдумано.
Действительно, план у него был: мы едем в Ереван, покупаем билеты на маленький АН-2 местных авиалиний, в воздухе заставляем пилота изменить курс и лететь в сторону Турции. Если пилот отказывается, самолет ведет сам Марк. Все просто, ясно и страшно. И совершенно неожиданно.
Когда я представил Еву и маленькую беззащитную Лилешку и все, что им грозит, первым моим импульсом было – немедленно отказаться. Но я не отказался. Шальная мысль пришла мне в голову, и чем больше я о ней думал, тем глубже она застревала. А что, если это и есть десятая казнь, которая заставит фараона капитулировать? Может быть, это мой звездный час, бывающий в жизни только раз. Пройду мимо – никогда не прощу себе.
Конечно, делать надо не совсем то, что предлагает Марк. Даже если нам повезет и мы перелетим, это будет решением только нашей личной проблемы. А эшелоны с потенциальными олим останутся стоять в тупике. Если уж рисковать, надо рисковать по крупному! Надо захватывать огромный лайнер, все пассажиры которого будут наши. Это невозможно сделать в Ереване, надо делать здесь на месте, в Ленинграде. В Финляндии сажать его нельзя – финны выдадут по консульскому соглашению. Нужно лететь в Швецию и устраивать там пресс-конференцию о положении евреев в СССР. Вид десятков мужчин, женщин, детей, только что переживших смертельный риск ради выезда в Израиль, скажет иностранным журналистам гораздо больше, чем сможем сказать мы сами. Вот это будет бомба! Если и она не заставит заговорить весь мир, значит «больному уже ничего не поможет».
Уникальная ситуация! С одной стороны у меня за спиной стоит комитет и организация – около сорока преданных делу ребят, с другой стороны – опытный пилот, готовый на риск и, кажется, достаточно рассудительный. Но пилот ли? А, может быть, просто агент КГБ, понимающий в самолетах не больше меня?
Я задаю Марку несколько технических вопросов, говорю, что мне надо подумать. Для него это естественный ответ, так же как и ответ: «нет». Только ответ «да» удивил бы его и озадачил.
Первый, с кем я говорю о захвате самолета, – Соломон. Я уже загорелся. Операция может привести к тому, что мы, наконец, стронем с места пункт первый программы организации: свободный выезд. Мой энтузиазм передается Соломону. Мы договариваемся проверить Марка. 20 декабря я приглашаю Марка в гости и знакомлю его с Соломоном. Накануне был день рождения Евы, и нам есть что выпить и чем закусить. Соломон и Марк разговаривают весь вечер. Конечно, о плане захвата самолета ни слова. Оказывается, они служили в одном и том же Забайкальском военном округе, у них есть общие знакомые.
Распрощались с Марком поздно вечером. Соломон подытожил результаты: «Я не знаю, кто этот парень, но то, что он летчик, это точно. И то, что служил в Забайкалье, тоже».
13
Теперь мы встречаемся с Марком почти каждый день. Меня интересуют технические возможности захвата большого лайнера и перелета на нем в Швецию. Как избежать перехвата над СССР, над Финляндией? Как он оценивает возможность благополучного исхода? Постепенно вырисовываются контуры плана. Лучше всего захватить лайнер типа ТУ-124 (48-52 пассажира) или ТУ-135 (44-64 пассажира) на линии Ленинград-Мурманск, проходящей вдоль советско-финской границы. От трассы маршрута до финской границы 5-10 минут полета. По-видимому, этого времени будет недостаточно для ПВО, чтобы сориентироваться в ситуации. Немедленно после захвата кабины пилотов мы предлагаем летчикам вести самолет по курсу, предварительно проложенному нами. Если и первый, и второй пилот отказываются, за штурвал садится Марк. Самолет снижается и идет на минимальном, с точки зрения безопасности полета, расстоянии от земли, ибо ниже определенной высоты локаторы ПВО бессильны. В случае, если по рации самолет будет запрошен о причине смены курса, мы стараемся тянуть волынку, потом отвечаем через марлю, что двое неизвестных заставили изменить курс и лететь в Хельсинки. Сообщение, что на борту только двое преступников и, следовательно, остальные – преданные советские граждане, должно предупредить принятие решения сбить самолет, что вовсе не исключено, если власти узнают, что все пассажиры – беженцы в Израиль. Упоминание о Хельсинки также должно повлиять на возможное решение в этом же направлении, ибо между СССР и Финляндией существует консульское соглашение о выдаче перебежчиков, и финны скрупулезно выполняют его. Над территорией Финляндии мы поднимаемся выше, поскольку полет над землей очень неэкономичен с точки зрения расхода топлива. В Швецию летим все время над территорией Финляндии, не пытаясь пересечь Балтийское море, чтобы кое у кого не возник соблазн сбить самолет и спрятать концы в воду вместе с пассажирами. Над сушей навряд ли на это пойдут – без огласки не обойдется. Ботнический залив огибаем с севера и настраиваемся на какую-нибудь шведскую приводную радиостанцию. Желательно дотянуть до Стокгольма. Если горючее будет на исходе, садимся при первой возможности, даже если это будет военный аэродром или прямой участок пустой автострады.