Блокадные дневники надо читать внимательно, день за днем, не упуская и не пропуская ничего, но и ничего не додумывая за автора, и только тогда возникает реальная картина жизни в осажденном городе в ее повседневных проявлениях, приходит понимание того, что пришлось вынести ленинградцам. Минуло уже более двадцати лет с того времени, как я с огромным интересом прочитал только что опубликованный тогда блокадный дневник известного ученого-востоковеда А. Н. Болдырева[114], но и сегодня я не могу без волнения читать эту исповедь. Начав свою «Осадную запись» в декабре 1941 г.,
А. Н. Болдырев день за днем фиксировал не только происходившие события, но и тончайшие психологические наблюдения за переживаниями терзаемого голодом человека, обремененного постоянной заботой о своих родных и близких. Вместе с пронзительно откровенными записями об изнурительной «битве» автора за выживание и тяжких переживаниях, «падениях духа», вызванных унизительными поисками дополнительного куска хлеба и тарелки супа, дневник содержит ценные сведения о самых разных сторонах блокадной жизни. Сам А. Н. Болдырев считал, что «эти записи – самое и единственное творческое» из того, что ему приходилось делать во время блокады[115]. Занося в свой дневник различные «мелочи», он надеялся, что «с кучей мусора будет зацеплено и ценное», верил, что «эта Запись есть дело большое, есть подлинный, правдивый свидетель времен неповторимых и когда-нибудь будут заслушаны ее показания»[116]. Это «когда-нибудь» наступило только спустя 50 лет, и в этом нет ничего удивительного, поскольку дневники в силу многих причин и обстоятельств, а часто и по воле их авторов, становятся достоянием истории и историков по истечении длительного времени.
Конечно, далеко не все, что чувствовали, переживали и видели, и тем более думали блокадники, они решались заносить в свои дневники: это было небезопасно, и потому почти автоматически срабатывала самоцензура. Некоторые события и факты приходилось даже излагать эзоповым языком. Так, свои вызовы в Большой дом, где размещалось Управление НКВД, А. Н. Болдырев зашифровал в своем дневнике как «глупейший рассказ некоего Шевчика “Две поездки в Большой Дом”», прибегнув при этом к английскому языку[117]. В том, что вести дневники даже в то трагическое время было опасно, мы теперь убеждаемся сами, знакомясь с целым рядом опубликованных в наше время блокадных дневников, авторы которых были тогда арестованы за «антисоветскую агитацию» и «контрреволюционную пропаганду», вещественным доказательством которых и стали их дневники, найденные при обыске.
Один из первых таких документов был напечатан в 1996 г. в журнале «Вопросы истории» – дневник И. И.Жилинского, начальника планово-аналитического отделения Управления дорожного строительства Октябрьской железной дороги, арестованного за «контрреволюционную пропаганду»[118]. При обыске на квартире Жилинского, проживавшего в Новой Деревне, в деревянном доме по Школьной улице, был изъят и его дневник, в котором следователь обнаружил «крамольные высказывания» и приобщил его к делу. В действительности же в дневнике Жилинского отражена прежде всего его повседневная борьба за выживание, состоявшая из поисков и добывании пищи; из долгого простаивания в многочасовых очередях за хлебом и другими продуктами питания, которые полагались по карточкам, но далеко не везде оказывались в магазинах. Настроения «осточертелой голодной жизни» выплескивались из дневников в разговоры в очередях за продовольствием, на работе, становились известными органам НКВД и служили для последних основанием для обвинения распространителей таких настроений в «контрреволюционной пропаганде» и «антисоветской агитации». Разумеется, таким образом пострадал не один И.И.Жилинский. Похожая судьба постигла и других авторов блокадных дневников. В 2004 г. в серии «Архив Большого Дома» были изданы дневники ленинградского учителя
114