— А я как раз со сведениями о наиболее отличившихся наших людях. — И Палкин раскрыл свою полевую сумку. — За подписью комбрига.
— Превосходно, превосходно. — Лукомцев просматривал аккуратно заполненные листы с печатями. — Начальник штаба, включите в донесение целиком! Теперь задача — укрепляться и укрепляться. Станцию немцы захотят во что бы то ни стало у нас отбить. Мы перерезали им дорогу, шутка ли — единственная рокада. Без нее у них никакого маневра по фронту.
— Работы идут непрерывно, — сказал Черпаченко. — Кроме боевого охранения, все копают.
— И у нас тоже копают, — вставил лейтенант.
— А главное, майор, разведка, — продолжал Лукомцев. — Разведку надо улучшать самым решительным образом. По существу, ее и нет. Разве это разведка — ползание в нейтральной зоне? Мы должны знать, что думает немец. Займитесь, майор. А вы, лейтенант, как ваши дела? Как вам нравятся ополченцы, наш мирный народ? Или для моряка пехота — явление малоинтересное?
Палкин только что думал о круглолицей парикмахерше политотдела, вел с ней мысленно разговор о том, что в жизни человека огромную роль может сыграть удачная встреча. Поэтому он смущенно улыбнулся и поспешил ответить:
— Что вы, товарищ полковник, у вас в дивизии замечательные люди!
Неожиданно но листве берез застучали крупные капли дождя. Юго-западный ветер пригнал долгожданную тучку, Лукомцев снял фуражку.
— Говорят, лейтенант, дождевая вода полезна для волос? — Он погладил ладонью свою лысую, будто полированную голову. — Как вы считаете?
— Товарищ полковник, я моряк, — скромно ответил Палкин, — специалист только по воде морской.
— Да вы дипломат! — Лукомцев рассмеялся.
2
Во втором полку людей в разведывательный взвод отбирал Баркан. Как-то рано утром к нему явился Бровкин.
— Присаживайся, отец, — пригласил комиссар, указывая на ящик из-под снарядов. — Что скажешь?
— А то скажу: не рота у нас стала, а… при Кручинине, вечная память ему, какой народ у нас был. А теперь?
— Это ты напрасно, старик, напрасно. Пополнение-то откуда пришло? С наших же, с ленинградских заводов.
— Пополнение! Его тоже не без ума распределять надо. Был у нас кулачок крепкий, те семнадцать, что из окружения вырвались, — всей роте краса. Так вы же и растрепали всех — кого куда. Ученый Фунтик, землевед, где? Связным в штабе полка. Экономист заводской, Селезнев? Опять же в штабе, у вас, переводчиком. Так и все.
— Обожди…
— Да чего ж тут! Один Бровкин остался. При новобранцах дядькой.
— Тебе и полагается учить молодых, ты солдат старый, коммунист, участник гражданской войны. Передовой человек.
— Вот я и пришел вперед проситься.
— В разведку, что ли? То-то, я гляжу, на роту начинаешь жаловаться, к чему бы, думаю. Вот в чем дело, оказывается.
Бровкин зашевелил усами.
— А годы? — продолжал Баркан.
— Что годы! Ты меня все отцом называешь. А через что? Через бороду. А мне всего-то сорок восемь. У меня сыну еще только семнадцать.
— Так это же младший!
— Ну и что такого — младший! Старший тоже молодой, вроде тебя, ему через год тридцать.
— А как старуха на это дело посмотрит?
— Что ей смотреть? Она, поди, смотрит да и говорит: тьфу, старый хрен, в тылах околачивается! Словом, комиссар, не ломай дружбу, пиши: Бровкина в разведку, иначе не уйду.
— Батькин приказ, ничего не поделаешь! — Баркан засмеялся и пометил в списке: «Бровкин».
Бровкин вышел из землянки, но через минуту вернулся, хитро улыбаясь:
— Теперь скажу тебе по секрету: не сорок восемь, а пятьдесят три мне, Андрей Игнатьевич! — ухмыльнулся и хлопнул дверью, обвалив с кровли пласт земли.
Прошло три дня. Бровкин начал уже беспокоиться, сожалея, что назвал комиссару свои настоящие годы, но тут его вызвал командир роты и сказал:
— С вещами в штаб полка. Будь здоров, жаль расставаться с тобой, Бровкин, но приказ!
Баркан встретил улыбкой:
— Ну, батька, пляши!
— Письмо?
— Чище. Позови-ка, — приказал комиссар связному, — позови-ка Димку.
— Сын? — Бровкин взволновался.
Вбежал светловолосый худенький паренек, веснушчатый, веселый.
— Ах, паршивец! — обнимал его старый токарь. — Куда же тебя черти-то принесли, сидел бы с маткой на крыше — город берег.
— Матка и прислала. Сходи, говорит, к отцу, молочка вот снеси да пирог с картошкой.