Рота Кручинина укрылась в огромных воронках, вырытых немецкими бомбами утром, — земля в них была припудрена желтым и еще пахла серой. Бойцы, всем телом ощущая близкие тупые удары, тесно прижимались друг к другу. Слышался шепот: «В одну воронку второй раз не попадает». Так же шепотом отвечали! «Это если артиллерия, а тут авиация. Еще как попадет!» Кручинин, лежа рядом о Селезневым, лекции которого по экономике он посещал когда-то на заводском семинаре, переживал чувство беспомощности и стыда. Ему казалось, что все видят, как он борется и не может побороть в себе страх, не может выпрямиться в рост. А тут еще, будто назло, руки скользят по свежей глине, и его тянет и тянет на дно воронки.
— Растеряли роту? — услышал он голос над собой. Поднял голову: командир дивизии. Кручинин вскочил и, балансируя на комьях глины, вытянулся:
— Вся рота налицо, товарищ полковник. В укрытии.
Лукомцев сделал вид, будто не замечает испуга людей, достал трубку: «Огонь есть?» Упираясь коленями и руками, Кручинин выбрался из воронки и чиркнул спичкой. Лукомцев затянулся, кивнул за спину Кручинина:
— В укрытии? А это что за граф Монте-Кристо?
Кручинин оглянулся. На краю соседней воронки во весь рост стоял неуклюжий боец в новом, необмятом обмундировании и, казалось, с интересом смотрел на то, как взрывы раскидывают рельсы, ломают телеграфные столбы.
— Что за тип? — повторил Лукомцев.
— Козырев! — крикнул Кручинин, узнав Тишку. — Приказа не слышал?
— Простите, товарищ старший лейтенант, невозможно это все видеть, — ответил Козырев и спрыгнул в воронку.
— Выдь-ка сюда! — окликнул его полковник.
Козырев снова поднялся из воронки и встал перед командиром дивизии.
— Чего ты тут не можешь видеть?
— Где же наша авиация, где зенитчики, товарищ полковник? Я думал, они как дадут, дадут… А тут что? Лупят нас как маленьких. Это же…
Лукомцев прищурился:
— Ну и что — носом захлюпали? Это война. Испытание нам.
Он чувствовал, что говорит что-то не то, сухо, казенно говорит. Но слов настоящих не было. Была тревога: сможет ли он с этими бойцами-философами выполнить задачу командования. Не осрамится ли? Да, собственно, дело не в сраме, а в том, что немец вырвется, смяв дивизию, на прямой путь к Ленинграду.
Он хотел сказать еще что-то, но в соседнем лесу застучали выстрелы и вокруг вражеских самолетов вспыхнули круглые дымки, тугие и белые, как вата. Строй бомбардировщиков распался, и «юнкерсы» и сопровождавшие их «мессершмитты» по одному стали уходить в разные стороны. Но белые хлопья следовали за ними, окружали их, и вспыхивали они до тех пор, пока за одним из бомбардировщиков не потянулся черный хвост дыма. Самолет заметался, пошел круто вверх. Став почти вертикально, он вдруг перекинулся через крыло и под радостные крики с земли развалился. Обломки его, свистя, посыпались в лес.
— Молодцы балтийцы! Не подвели! — крикнул Лукомцев и пояснил собравшимся вокруг него: — Морской бронепоезд. Подоспел-таки! — Он нашел взглядом Козырева: — Вот, товарищ боец, и наши зенитчики!
Через час после того, как самолеты ушли, тут же, рядом со станцией, на белом от ромашек пригорке похоронили убитых. Двоих из них Кручинин знал. Это были нормировщик Мустафин, молодой практикант из электромоторного цеха, и начальник заводской пожарной команды, рыжеусый знаток бесчисленных охотничьих историй — Данила Ерш. Третий же, как говорили, пришел в ополчение из часовой, мастерской на Международном, где шлифовал камни для механизмов.
Комиссар второго стрелкового полка старший политрук Баркан сказал речь. Он говорил тихо, волнуясь. Не все его, может быть, и слышали, но все хорошо поняли. Эти первые жертвы тяжело легли на души бойцов. Потом не раз придется им видеть и кровь, и смерть товарищей, но первая могила на ромашковом поле, грубый столбик с большими буквами, глубоко вырезанными ножом, надолго, а может быть и навсегда, останутся в памяти каждого, кто стоял здесь с обнаженной головой в этот час.
Лукомцев нервничал, посматривая на часы. Его уже дважды вызывал по рации Астанин. В Смольном ждали донесения о выходе дивизии на рубежи Луги, ждали, что переправы противника через Лугу сегодня же будут разрушены. Поэтому, едва прогремел прощальный ружейный залп над могилой, полк выстроился в длинную колонну и двинулся по дороге на Ивановское.
К станции тем временем подходил новый эшелон с частями ополченческой дивизии.
До Ивановского дойти не удалось. Испуганные жители, спешившие к Вейно с узлами за спиной, с детишками, коровами, козами, сообщили, что в селе хозяйничают немцы. Это подтвердила и разведка. Батальоны с марша стали развертываться на опушке перед Ивановским. Все знали, что за тем сюда и ехали, чтобы встретиться именно с немцами, но никто не думал, что произойдет это так скоро. В сознании не укладывалась мысль, что в этих лесах, близ Ленинграда, бродят немцы. Еще никто из дивизии их не видел. Они казались загадочными, эти чужаки, какими-то механическими и одноликими.