— Комбат Петров не производит впечатления человека способного устраниться от руководства и тем более, не похож на труса — решительно заявил Рокоссовский. — На чем были основаны предъявленные Петрову обвинения? Кто дал против него показания?
Генерал требовательно посмотрел на особиста, хорошо зная как быстро и порой ошибочно принимались решения в отношении людей в июле сорок первого года.
— Против Петрова свидетельствовал его зам подполковник Шляпкин — выдавил из себя Грушницкий, хорошо понимая, куда клонит представитель Ставки.
— И что Шляпкин? Занял место Петрова?
— Да, он был назначен на его место, но не успел вступить в командование. Пропал без вести под Сольцами.
— И что Петров? Снова устранился от руководства? — продолжал задавать вопросы Рокоссовский, интуитивно чувствуя слабость позиции особиста.
— Полк под руководством Петрова принял участие в нанесение контрудара по немцам, а после боев его остатки были отправлены на переформирование. За бои под Сольцами, капитан Петров был представлен к ордену, но командование изменило представление на медаль «За отвагу» — беспристрастно доложил вместо Грушницкого Ерофеев. — К тому же один из окруженцев, сержант Шарофеев, дал показания, что подполковник Шляпкин добровольно сдался в плен к немцам.
— Так почему же Петров до сих пор не восстановлен в звании и должности? Или за ним есть ещё прегрешения? — учтиво поинтересовался у особиста Рокоссовский.
— Его показания никто из окруженцев не смог подтвердить, да и сам сержант был убит через три дня шальным снарядом — спокойным голосом ответил Грушницкий, давно уже для себя решивший вопрос с Петровым.
— Ну что же, мне все ясно. Александр Евсеевич, — обратился Рокоссовский к исполняющему обязанности комполка, — подготовьте приказ на Петрова, под мою ответственность. Честь имею.
Когда Рокоссовский вернулся в штаб фронта, командарма было не узнать. Он был во всем согласен с генерал-лейтенантом и заверил, что все выявленные им недостатки будут устранены точно в назначенный им срок. Подобная метаморфоза со стороны Мерецкого была вполне объяснима и логична. При правильном и грамотном раздутии дела подполковника Семичастного этот случай мог дорого стоить командующему фронта, но представитель Ставки не предпринял, ни малейшей попытки сколотить на этом себе капитал.
В рапорте направленном на имя Сталина, к огромной радости Мерецкова о нападении на Рокоссовского не было ни слова. Представитель Ставки ограничился замечанием об отсутствии на фронте хорошо налаженной разведки, указывал сроки исправления этой проблемы и извещал о своем намерении немедленно отбыть в Ленинград.
Командующий фронтом был очень рад отделаться «малой кровью» за прегрешения своих подчиненных и с радостью предоставил Рокоссовскому транспортник и истребительное прикрытие. В воздухе над Ладогой постоянно барражировали немецкие и финские самолеты, и подобная мера была необходима.
Ленинград в отличие от Волхова встретил Рокоссовского ясной погодой. Самолет представителя Ставки удачно миновал водные просторы Ладоги и благополучно приземлился на аэродроме. Там генерала уже ждала присланная из Смольного машина, но быстро добраться до штаба фронта Рокоссовскому не удалось. Едва он въехал в город, как начался мощный артобстрел немецких осадных батарей по жилым кварталам Ленинграда.
Выполняя приказ фюрера по уничтожению оплота «большевистской заразы» на Балтике, бравые канониры 18-й армии методично и планомерно разрушали дома мирных горожан. Используя в качестве ориентира высокий купол Исаакиевского собора, немецкие батареи целенаправленно вели огонь по городским постройкам, стремясь сломить волю осажденных ленинградцев. Желая если не принудить их к бунту против властей, то хотя бы сократить численность потенциальных защитников города.
Приученный к регулярным обстрелам и бомбежкам со стороны противника, при первых разрывах снарядов шофер привычно загнал автомобиль в один из городских дворов и проводил высоких гостей в ближайшее бомбоубежище.
Появление военных не вызвало большого интереса среди посеревших и осунувшихся от блокады ленинградцев. Для них это было привычным явлением. Сколько их перебывало в убежищах, находясь в кратковременном отпуске, когда расстояние от передовой до тыла измерялось сотнями метров и длинной кварталов, трудно было сказать. На них уже не смотрели с надеждой на скорое освобождение от блокады. Военные стали защитниками, делавшими свой привычный труд, равно как те, кто стоял у станков на заводах или трудился в больницах и госпиталях города.