Единственная кто обратил внимание на Рокоссовского и его спутников, была маленькая девочка, смело подошедшая к нему, невзирая на грозный вид генеральского ординарца Божичко. Блокада наложила и на её облик свой губительный отпечаток, и генералу было трудно определить, сколько девочке лет. Возможно, ей было пять, шесть, а то и все семь лет. В условиях постоянного голода дети плохо растут.
Единственное, что осталось неподвластным страшным лишениям блокады, был её голос. Он был звонок как колокольчик, по-детски открытый, доверчивый и когда девочка заговорила, Рокоссовский сразу вспомнил свою дочь. Так разительно были похожи их голоса или ему казалось, что похожи. После долгого пребывания на переднем крае, где смерть постоянно смотрит тебе в глаза, встреча с маленьким ребенком всегда рождает воспоминания о недавнем прошлом.
— Дяденька военный, а вы немцев прогоните? — спросил ребенок, с интересом разглядывая сидящего у стены Рокоссовского. Из всех военных она выбрала именно его, безошибочно определив по его лицу доброго человека.
— Прогоним. Обязательно, прогоним девочка — без малейшей задержки пообещал он и как бы в подтверждении сказанный слов ободряюще улыбнулся.
— А вы когда немцев прогоните, скоро? — обрадовано, сказала девочка, подошла и встала рядом с генералом.
— Надеюсь, что скоро — ответил Рокоссовский и тут же перевел разговор со столь щекотливой для всех ленинградцев темы на другое направление. — А как тебя зовут, девочка?
— Таня — важно ответила девочка. — Мне шесть лет.
— А, где ты живешь, Таня? — Рокоссовский задал самые банальные вопросы, что обычно задают в беседе с ребенком и получил ответы, от которых у него кровь застыла в жилах.
— Живу я здесь, а раньше жила на Лиговке, пока наш дом бомбой не разбомбило и мы сюда перешли. Потому что от дома ничего не осталась, одна воронка.
— А где твоя мама, где папа?
— Маму снаряд на улице убил, когда она за хлебом пошла, а папа ушел на фронт и с самой зимы, от него нет писем. Тетя Соня говорит, что это плохо, но похоронки не было — девочка говорила эти страшные слова спокойно и привычно и, глядя в её голубые глаза, генерал не понимал, повторяет ли она слова сказанные взрослыми, не понимая их смысла, или говорит так от горькой безысходности.
— Так значит ты здесь совсем одна?
— Почему одна? — удивилась девочка. — Я живу с бабушкой Машей, братиком Мишей и Василием Ивановичем. У нас дедушка Мотя был, но он уснул от голода и всю зиму в кладовке пролежал, пока его санитары не забрали.
Таня рассказывала Рокоссовскому привычную для войны историю, но от того, что её говорил ребенок, каждое слово сильно резало ему сердце и душу.
— А кто такой Василий Иванович? Другой дедушка? — следуя простой логике, спросил Константин Константинович и тут же попал впросак.
— Почему другой дедушка? Василий Иванович наш кот. Он наш главный кормилец — гордо пояснила Таня.
— Как кормилец? Он вам, что — еду домой приносит? — удивился генерал и снова попал в неловкое положение.
— Почему еду? — законно удивилась девочка, для которой понятие еда прочно ассоциировалась с хлебом и ничем иным.
— Василий Иванович нам всю зиму крыс ловил. Зимой, когда хлеба было совсем мало, он нам почти каждый день по четыре крысы приносил, а когда и целых шесть. Бабушка Маша из них холодец делала, и мы их ели. Благодаря Василию Ивановичу мы целый месяц продержались, когда у бабушки в очереди хлебные карточки украли. А вот дедушке крыс не хватило, и он уснул — с сожалением вздохнула девочка и от её вздоха, у Рокоссовского свело скулы, и подкатил комок к горлу.
Ему профессиональному военному было трудно посылать на верную смерть людей, но он привык это делать, осознавая страшную необходимость. Однако слушать подобные истории из уст ребенка для него было невыносимой пыткой.
— А что сейчас, Василий Иванович делает, по-прежнему крыс ловит?
— Нет, летом он птиц ловит. Бабушка крошек насыплет хлебных крошек на землю, а Василий Иванович рядом прячется. Как только голубь или воробей сядет, он на него бросается и давит, а мы из них потом шулюм делаем. Василий Иванович он у нас настоящий добытчик, не то, что лентяйка Муська у Митрофановых. Ни одной крысы им не принесла, вот они её и съели.
От этих слов собеседницы у Рокоссовского навернулись слезы и, не желая показать их ребенку, он повернулся к своему ординарцу, за плечами которого висел вещевой мешок с продуктами.