— Я по-прежнему считаю, товарищ Сталин, что нам следует наносить два удара. Это значительно расширит фронт прорыва обороны врага и затруднит противнику нанесения контрудара по нашим флангам.
— Вы упрямый человек, товарищ Рокоссовский, — недовольно квакнула трубка, — может вам стоит ещё раз хорошо подумать?
— В нашем положении товарищ Сталин — это непозволительная роскошь — отрезал генерал, чем привел в ужас сидящего за столом Мерецкого.
— Вы, хорошо подумали? — почти, что по слогам спросил вождь.
— Да, товарищ Сталин — немного глухим от напряжения голосом ответил ему Рокоссовский, и в разговоре возникла напряженная пауза. Мерецков был уверен, что после этого, вождь немедленно отзовет своего представителя, но этого не произошло.
— Два удара сильно ослабят наступательные способности фронта. Если вы надеетесь на то, что мы сможем дать вам дополнительное количество танков, то жестоко ошибаетесь. Все наши резервы задействованы на других направлениях! Мы не сможем дать вам Т-34 и КВ с КВ-2 — голос Сталина был недовольным, но в нем не было прежней непреклонности и безапелляционности. Вождь пытался растолковать Рокоссовскому побуждавшие его к действиям причины и это, обрадовало и одновременно огорчило генерала.
Ещё со времен обороны Москвы, он заметил за Сталиным следующую тенденцию. Чем хуже шли дела, тем мягче становился он в разговорах с военными, а когда дела шли в гору, становился требовательным к ним.
— Хорошо, товарищ Сталин, согласны получить помощь «Матильдами» и «Валентинами» — пошутил генерал, и вождь оценил его слова.
— То, что представитель Ставки шутит — это хороший признак. Но если серьезно, товарищ Рокоссовский, вы уверены, что сможете прорвать оборону врага сразу на двух направлениях, без поддержки средних и тяжелых танков? Как вы это намерены делать без откровенного шапкозакидательства?
— При помощи артиллерии, товарищ Сталин. Очень надеюсь, что сто двадцать стволов на километр помогут нам прорвать оборону врага — твердо заявил вождю Рокоссовский и в разговоре, вновь возникла пауза.
— Думаю, что если количество орудийных стволов будет увеличено до ста пятидесяти, ваша уверенность увеличиться ещё больше? — неожиданно для генерала спросил Верховный.
— Вы совершенно правы, товарищ Сталин, она ещё больше увеличиться, но при условии наличия двойного боезапаса.
— Да, вам палец в рот не клади, откусите — хмыкнула в ответ трубка. — Хорошо, мы поможем вам и артиллерией и боеприпасами, но при этом должны быть уверены, что оборона врага будет прорвана и Ленинград будет деблокирован.
— Можете не сомневаться, двойным ударом оборона врага будет прорвана. Блокада будет снята, однако для этого, в связи со сложившимися обстоятельствами, я прошу вас о переносе начала наступления на десять дней.
Слова Рокоссовского вызвали прилив удивления и непонимания у находившегося в комнате Мерецкова. Зачем, получив добро на проведение собственного плана, нужно было дергать начальство за усы, заговорив о переносе наступления! Правильнее и разумнее было бы говорить об этом потом, но Рокоссовский упрямо шел напролом. Комфронта с ужасом и неким подобием на злорадство ожидал гневной реакции Верховного, однако она не последовала.
— Я недавно говорил, со Ждановым, фашисты как с цепи сорвались. Обстреливают город так, как не обстреливали его при штурме в сентябре. Город несет большие потери в людях, товарищ Рокоссовский — казалось, что вождь пытается, пробудить в сердце собеседника жалось к попавшим в беду людям, но генерал твердо стоял на своем.
— Я тоже говорил с Андреем Андреевичем и твердо обещал ему сделать все для скорейшего снятия с города блокады. Снятие блокады, товарищ Сталин, а не для её очередной попытки. Причины, побудившие меня просить вас об этом не только ваше обещание помочь с артиллерией. У нас очень большие трудности с путями подвоза, как артиллерии и боеприпасов, так и людского пополнения. Инженерные службы фронта работают над её разрешением. Люди делают все возможное и невозможное, но начать наступление к назначенной дате во всеоружии мы не успеваем — честно признался Рокоссовский и собеседник его услышал.
— Хорошо, товарищ Рокоссовский, будем считать, что Ставка согласилась с вашим предложением о переносе наступления — с явной неохотой произнес вождь. Было слышно, что он, что-то пишет на бумаге, а затем задал новый вопрос.