* * *
- Здравствуй, Федор Антонович...
Домокуров подошел к больничной койке. Быков вяло подал руку. Он заметно изменился.
У постели в косынке и в больничном халате - Дуняша. Узнав, что Федор Антонович тяжело заболел, она теперь после уроков в школе спешит к больному.
Больничное начальство охотно принимает помощь от расторопной и смекалистой девушки.
Между тем больной забеспокоился, простонал:
- Сергей... - Домокуров наклонился к нему, сел на табурет. - Меня, понимаешь ли, на Выборгской подобрали. На квадрате у завода "Светлана"... Малость не успел я этот северный маршрут закрыть... Совсем малость... - Он понизил голос до шепота: - Не знаю, застанешь ли ты меня живым в другой раз... Виноват я остался перед Владимиром Ильичем. Не оправдал его доверия... Ведь это я потерял ленинский броневик...
- Он бредит, - встревожился Домокуров, оборачиваясь к Дуняше.
Она позвала врача.
Врач выслушал больного, покачал озабоченно головой и пожурил его:
- А ведь разговаривать вам нельзя, Федор Антонович.
Но больной продолжал говорить, и из обрывочной его речи сложилась вот какая история...
1918 год. Дни грозной опасности для Красного Питера. Завязались бои, и Быков получил из штаба обороны приказ: оставаясь на охране Смольного, выделить для действия непосредственно на фронте взвод броневиков.
Приготовил Быков две машины да и замешкался в сарае у бочки с горючим: солдатским котелком отмеривал бензин. Голодно было с хлебом, а с горючим еще голоднее; вот и побоялся он, как бы гости не нацедили себе лишнего.
Горючее укараулил, а хватился: "Где же "Враг капитала"?" И понял: пока он канителился в сарае, фронтовики, подменив броневики, увели ленинский за собой.
Сергей слушал стенания старика, слушал, наконец не удержался, прервал его:
- Прости, Федор Антонович, но думаю, дело было иначе. Фронтовики хотели получить ленинский броневик - именно ленинский: ведь это знамя на поле боя! А ты - ни в какую!.. И все-таки броневик вырвался от тебя, потому что не в гараже же стоять ленинскому, когда враг у ворот!
Быков молчал, и Домокуров не мог понять, что с ним: спит или в беспамятстве... Но Дуняша поспешно вызвала дежурную сестру, и ему сделали укол.
А Домокуров, прощаясь, сказал, со странным ощущением, что говорит он уже в пустое пространство:
- Федор Антонович! Ты не виноват. Ты не потерял броневик. Ленинский броневик ушел от тебя своей героической дорогой. А тебе за твою службу революции - честь и слава!
* * *
Трудно понять смерть человека... Пока человек дышит - уже пульс не прощупывается, уже и приставленное к губам зеркальце не затуманивается от последних выдохов - веришь в победу организма... Домокуров, расстроенный, со слезами на глазах, постучался к главному врачу больницы. Тот беспомощно развел руками:
- Ранение в голову. А на темени центр управления зрением человека. Болезнь, по словам Федора Антоновича, долго не проявляла себя, но он же... В своих розысках меры не знал. Вот болезнь и развилась прогрессирующими темпами... Вы спрашиваете - выживет ли? Как медик, могу лишь... - И врач опять развел руками.
...Домокуров работал в музее за своим столом, когда к нему ворвалась, занеся мороз, Дуняша.
- Выжил! - вскрикнула она и задохнулась от радости. - Выжил, ура! - И она победно взмахнула шапочкой, обдав Сергея снегом. Он вскочил ошеломленный. В первое мгновение испугался за Дуняшу: в уме ли она?.. Но она затараторила: - По магазинам бегала, вот букетик, но разве это цветы? Но все равно поднесу. Доктор сказал: "Кризис миновал, будет жить. А вы идите выспитесь". Но разве тут до сна?.. Сережа! - Дуняша обняла его и умчалась.
Сергей задумался: "А ко крыльцу ли я сейчас там буду?"
Поразмыслил - и вернулся за стол... Да только работа не пошла.
* * *
Машины двигались на предельной, разрешенной в городе, скорости.
Выборгская сторона - это северный пояс индустриального Ленинграда. Завод здесь тесно соседствует с заводом - и на улицах запах дыма и гари. Чахлые, неспособные покрыться здоровой листвой деревья... 1939 год - над районом довлеет старина. Заводы построены еще капиталистами - цехи тесные, как клетушки, никаких удобств для рабочих. Но у Советской власти пока хватает средств лишь на то, чтобы дать в цеха свет и воздух, разгородить их от сети приводных ремней, опасных для работающих, шаг за шагом обновлять станочный парк...
Сюда, на Выборгскую, и устремились машины из Музея Ленина. Что же произошло?
В штабе поисков броневика зазвонил телефон. Алексей Несторович Штин не спеша снял трубку. Опять о каком-то броневике... Сколько их уже было, обнадеживающих звонков!
Но на этот раз руководитель штаба насторожился. Кричали в телефон, перехватывая друг у друга трубку, молодые голоса.
- Товарищи! - вмешался Штин в хор возбужденных голосов. - Не все сразу!
- А мы из штаба Быкова! Его ученики!
- Опишите броневик.
Выслушав комсомольцев, Алексей Несторович тут же поднял на ноги членов штаба.
Сели в машину. Штин, устраиваясь, развернул газету и уткнулся в нее. Профессор Фатеев усмехнулся:
- Не притворяйтесь, дорогой. Не поверю, что в такую минуту вы способны читать!
- А у вас, Лев Галактионович, что за молитвенник? - отпарировал тот.
Профессор время от времени, таясь, заглядывал в потрепанную записную книжку, но тут убрал ее в карман.
Случайные разговоры, усердное внимание к пустякам - каждый из ехавших сдерживал волнение по-своему.
Только Быков сидел отчужденный, не разжимая губ. На нем кроме очков была больничная повязка, которая охватывала голову и заслоняла от света правый глаз. Когда на выбоинах мостовой машину встряхивало, он болезненно морщился и искал руку сидевшей рядом Дуняши. Она что-то шептала ему и иногда вкладывала в рот таблетку.
Лев Галактионович предпринял попытку развлечь больного.
- Встречаются люди, - заговорил он, - обладающие мощной силой воли, и эта воля сламывает порой даже известные нам законы природы. Пример: уже смерть витает над головой больного, уже организм его и вся медицинская наука бессильны сохранить жизнь, а человек встает и возвращается к своему делу... Или другой пример. Все вы, товарищи, конечно, слышали про Камо. Настоящая фамилия революционера Тер-Петросян Симон Аршакович. Легендарная личность! Изобретательный, отважный. Камо, например, снабжал партийную кассу деньгами, которые, случалось, среди бела дня экспроприировал у казенного транспорта, охраняемого казаками. Однажды, когда Камо схватили и ему угрожала смертная казнь, он притворился сумасшедшим, да так искусно повел свою роль, что даже ученые-психиатры признали его невменяемым. А едва выйдя на свободу, он опять взялся за свое опасное дело...
- А он умер? - спросил вдруг Быков, не поворачивая головы, но несколько приподняв ее.
- Погиб, - ответил профессор. - Кажется, в тысяча девятьсот двадцать втором году.
Домокуров сидел рядом с шофером, не отрывая взгляда от спидометра.
Возгласы досады вырвались у всех, когда поперек улицы опустился полосатый шлагбаум. Пришлось переждать, пока чумазый паровозишко, как назло еле шевеля колесами, проследовал через улицу из одних заводских ворот в другие.
- "Светлану" миновали, - кивнул шофер Домокурову, - теперь недалече.
Тут Домокуров поймал себя на мысли, что он уже уверовал в подлинность находки. Не хотелось думать иного: "Двенадцать лет поисков - должен же быть наконец победный финиш!"
Шофер, справляясь у прохожих, высмотрел боковую улочку, и машина мягко закачалась в неубранном снегу, пробираясь между заборами и деревянными домиками с мезонинчиками, верандами, садовыми беседками.
Загремели цепями матерые псы и принялись облаивать машину, по очереди передавая ее друг другу, как эстафету.
Словно и не Ленинград уже, а дачный поселок, погрузившийся в зимнюю спячку.
Едва кончилась улочка, как на пути машины стеной встал сосновый бор. Колоннада бронзовых стволов, и на каждом косматится настоящий, неестественный для города лесной мох. Кроны деревьев величаво шумят под верховым ветром, роняя пышные, как бы невесомые хлопья снега. Изощряются в кокетливых движениях синицы, лепясь к веткам то так, то этак, то бочком, то вниз головой. Солидно гукают округлые на морозце красногрудые снегири...