Ермаков приложил свою разлапистую ладонь к груди: мол, примите и прочее.
В дверь постучали, сильно, требовательно. Ермаков не успел ответить, как в кабинет начали один за другим входить, - точнее, даже не входить, а вваливаться подталкиваемые задними, каменщики и подсобницы в брезентовых куртках и накидках. У кого-то белел на плечах кусок клеенки. С фуражек и плеч на пол стекала вода,
Вскоре весь угол кабинета словно из брандспойта освежили.
Ермаков оглядел нахмуренные лица. Бригада Силантия..,
- Что случилось? - спросил он, посерьезнев.
Ответили разом, гневно:
- Почему выгнали Некрасова? Шура еще мало сказал, надо бы крепче… Куда его задевали?! Правда, значица, глаза колет?
Ермаков зажал уши руками, стоял так несколько секунд, морщась от крика.
- Говорите по одному!
Милицейская фуражка выделялась в толпе, казалось Ермакову, как синяя клякса. Не будь ее, он дал бы каменщикам выкричаться, надерзить вдоволь, а затем открыл бы боковую дверь и торжественно передал Александра с рук на руки. Взглянуть бы тогда на лица крикунов!
Но напористый следователь так и не ушел, и потому, резким движением подтянув к краю стола телефон, Ермаков зарычал в трубку: - Чумакова!
Чумакова в конторе не оказалось. Бросив трубку на рычаг, Ермаков сказал успокаивающим и, насколько мог, бодрым тонок, что все это недоразумение. Козни враждебной Антанты, или - бросил взгляд на юного следователя - нашей родной милиции… Никто Некрасова не выгонял. И мысли такой не было! Со вчерашнего дня Некрасов - один из руководителей треста Мосстрой-3…
Заметив недоверчивые глаза Тони, и чуть поодаль насмешливые - Гущи, добавил : - Игорь Иванович мой советник по… политике, в которой вы, дорогие, ни уха, ни рыла. Потому и прислан лично Никитой Сергеевичем, чтоб вы не одичали окончательно.. - Снова не верится? Да разве ж можно вас оставить без хрущевского глаза?! Особливо Тонечку или Гущу.
Кто-то хохотнул, от дверей подтвердили: Тут он, Некрасов, в тресте…
- А Шурка ваш на постройке, - сказал Ермаков.- Вернетесь туда - он опустится с неба, как кузнец Вакула, который летал во дворец императрицы за черевичками. Не ясно только, кому черевички? Кто его любовь?
Ермаков давно знал; нет лучше громоотвода, чем веселое слово, шутка. Он показал рукой на кусок белой, блестевшей от дождя клеенки на плечах Нюры и спросил у Ивана Гущи - Королевскую мантию что ж с нее не сняли?
Минуту или две в кабинете стоял негромкий, прерывистый хохоток. Еше на нерве, но уже веселее.
- Ка-аралевскую мантию!.. Ха-ха!..
Ермаков досадовал на Чумакова, у которого все последнее время нелады с рабочими. “Это не первый случай!” Ермаков никогда не сомневался: хоть Чумаков и числился начальником строительной конторы, мыслил он как бригадир, от силы - десятник. Вчерашний каменщик, он более других начальников контор думал о том, сколько и кому надо заработать Давая задание, он прежде всего прикидывал, а заработает ли такой-то на этом? И сколько? Поэтому - то у него на постройке всегда грязно - малооплачиваемый труд со дня на день откладывался. И у него, Чумакова, более всего недовольства?
Ермаков взглянул на часы и воскликнул тоном самым безмятежным:
- Э! До конца обеденного перерыва десять минут! Нечего разводить талды-балды!.
Дверь кабинета приоткрылась, толкнув кого-то в спину. Рабочие оглянулись. В кабинет просунулась белая голова Тихона Инякина. Задыхаясь, - видно, всю дорогу бежал,-Тихон возгласил своим тонким голосом:. - Староверов нашелся! На постройке он!
- Ну вот, видите! - воскликнул Ермаков с облегчением “Незаменимый человек Иняка!” К Тихону Инякину потянулись со всех сторон:
- Кто видел? Когда?
Тихон, как выяснилось позднее, поднялся на корпус, где работала бригада Силантия; кто-то сообщил ему: “Пошли разносить Ермакова”. “Иняка” помчался следом - сдержать страсти.
Его затянули за руку в кабинет. -.Сам видел? Не ври только, завитушечник!
Тихон Инякин замялся, пробурчал, комкая в руке свою финскую шапку, что не он сам. Другие видели.
Возле окна началось какое-то движение. К Инякину проталкивался Силантий, хмурый, ссутулившийся, в коротких валенцах, на которых были надеты самодельные, из красной резины, галоши. Силантий подступал к Тихону, тыча перед собой чугунным, с острыми мослами кулаком:
- Ах ты… лжа профсоюзная! Иль ты не знал, что Некрасов в тот же вечер вслепую работал? В дождь. В туман… не виноват он ни в чем… Шура правду сказал - за всех! - Первый раз врезал правду, в глаза, и тут же им, значит, милиция интересуется?… А надо бы, к примеру, поинтересоваться, почему Шуру мытарят. … С каких пор! То премии лишат. То выведут, как за простой. То в холодную воду опустят его, то в горячую. Нынче он за набаловушка, завтрева - пропащая головушка… - Он повернулся к Ермакову:-Ты, Ермак, зачем эту лжу привечаешь?
Ермаков и лицом, и плечами, и руками выразил недоумение, испытывая чувство, близкое к зависти: “Ради меня вечный молчун вряд ли б заговорил..А ради Шуры .. на ревматичных ногах, а примчался”. Ермаков сделал шаг к боковой двери, заставил себя вернуться назад. Заложив руки за спину, прошелся несколько раз от стола к боковой двери, внимательно прислушиваясь к хрипящему голосу молчуна.
- Лебезливые в чести, а таких, как Шура, в черном теле держат…
- Он иного и не заслуживает, твой Шурка! - оскорбленно произнес Тихон Инякин.
- Что-о? - Нюра, сильно оттолкнув плечом Ивана Гущу, приблизилась к Тихону. - Да если бы тебя, “завитушечника”, так уважали, как его, ты бы не мчался псом, язык на плече, через всю стройку: “Шуру видели! Шуру видели!” Ты Шуре в подметки-то гож?! Шура правду про тебя говорит - “кариатида” каменная!”Что то ты своими плечами подпираешь, каменный? Дружбой с Шурой гордятся. Совета у него ищут, все равно как у Некрасова. А с тобой кто дружит? Полуштоф! - Она принялась сравнивать Шуру и Тихона Инякина с таким одушевлением и категоричностью, в звенящем голосе ее слышалась такая неуемная страсть, что каменщики заулыбались и начали подталкивать друг друга локтями. Воронежский говорок звучал во всей своей первозданной чистоте. - Лутче Шурани-то, коли хочешь знать, у нас найдешь кого?!
И тут произошло неожиданное. Бесшумно и откуда-то сбоку, словно из стены вывалился, в кабинете появился Шура Староверов Светлые кудри спутаны (где только он в эту ночь не побывал!), под бровью запекшаяся кровь, толстые мальчишеские губы приоткрыты, дрожат, в pyке чугунная гантель.
- Нюра! - изумленно произнес он, прижимая к груди гантель. Он стискивал гантель в руке, словно еще и еще раз пытался убедиться в ее доподлинном, наяву; существовании. - Нюраша!
Он протянул перед собой руку с гантелью и кинулся за Нюрой. В первый момент она закрыла лицо ладонями, затем бросилась к выходу, расталкивая всех.
Каменщики один за другим заспешили из кабинета.
Ермаков обернулся. В углу, возле окна, сидел на краешке стула следователь милиции, уставясь на Ермакова остановившимся взглядом.
- Товарищ Ермаков, - холодно, официальным тоном произнес юный следователь. - Я не из милиции. Я из “органов”..
- Та-ак, -хрипло протянул Ермаков, - а чего вы все время прячетесь? То под милицию работаете, то под слесаря -отопителя. Ведь не вы же расстреливали невинных россиян веером от живота… А снова наводите марафет, точно ворье перед ограблением банка… Есть дело, заранее позвоните! Я кликну кого-нибудь из юридического отдела Мосстроя. С вами надо держать ухо “востро”…
Потирая лоб и морщась, Ермаков посмотрел куда -то поверх следователя, прошел в боковую дверь, минут через пять появился- в резиновых сапогах и зеленом армейском плаще с капюшоном-
- Бывай! - кивнул он “органам”, нервно вскочившем со стула. Тот последовал за управляющим, прижимая к боку тоненькую папку и облизывая в нетерпении губы кончиком языка.