Когда собирают в красный уголок - дело ясное.. Опять из университета кто-нибудь приедет рассказывать про жизнь на Марсе или какое положение за границей!
Но Тоня на беседы не заявлялась отродясь, ее взволнованное, на бегу, “не пожалеете!” могло означать только одно - танцы! Ребята будут!. В дверях образовалась толчея.
Нюра заняла два стула. Махнула рукой мужу, едва его голова показалась в дверях: “Пробивайся!..”
Александр и не думал пробиваться. Увидев, что стол накрыт кумачом, а за столом начальство, Александр начал пятиться к дверям. Встревоженный Тонин возглас: “Куда?! Не пожалеешь!” - не остановил его. Пришлось посылать за Александром Огнежку. Она нашла его в дальнем конце коридора. Александр учил ходить своего сына, Шураню-маленького. Отняв руку от его плечика, Александр кричал счастливым голосом:
- Держу! Держу! Не бойся!..
Он ни за что не хотел возвращаться в красный уголок, отнекивался.. Огнежка вздохнула глубже, чтоб удержаться от обидных сравнений, которые готовых сорвать с языка, махнула рукой куда-то в глубь коридора, - вот как вы живете! За простынкой. А пораскинуть мозгами ни-ни… Кто же за вас будет думать?! .
Александр протянул сынка кому-то в приоткрытую дверь комнаты и ответил веселой скороговоркой, как всегда, когда хотел уйти от “зряшной” беседы:
- Как кто будет думать? Начальство. Оно газеты читает. Радио слушает.
Когда они пришли в красный уголок, разговор уже начался. И, похоже, непринужденный.. Смех, шутливые восклицания покрыл густой, могучий голос тетки Ульяны. Девчата уступили ей место у окна, на диване.
- И все Ермаков. Из-за него девчата маются, А я говорю, из-за него! Дает комнаты только семейным, коли они. к тому сроку дождутся - не передерутся. “Создай семью, говорит, - получишь комнату”. Дело это? Вначале дай девке комнату, семью-то она уж как-нибудь завяжет.
Силантий выглянул из-за спины Староверова, спросил свою соседку улыбчиво: - А ты, Ульяша?
- Мне бы комнатенку - и я бы мужичка нашла,- продолжала она ровным голосом, хотя краем глаза заметила, что Силантий норовит еще что-то добавить ехиднейшее, может, намекнуть на то, что она одна, да не одна… Тетка Ульяна в таких случаях не церемонилась. Охоту намекать она отбивала раз и навсегда. - Ты со своей Анфиской живешь - как суп несоленый ешь! - прогудела она. - Была бы у тебя своя комната, может, все иначе сложилось б…
Больше Силантий из-за спины Староверова не выглядывал.
Пожалуй, самое время было начинать. Игорь Иванович потер ладонью красный, со свежими порезами подбородок, - давно не скреб его бритвой так, как сегодня.
- Неужели страшнее кошки зверя нет? Не вылезем из простоев?
Он шепнул что-то Огнежке, и та, взглянув на листочек, комкая его в руке, принялась рассказывать о своем плане. Ее выслушали молча; старики морщили лбы. “От напряжения мысли? Или недовольны…”
Первым нарушил молчание Гуща: -Я заместо Тоньки буду мусор убирать?! Спасибочка…
Голоса взметнулись костром. Огнежку жаром обдало -Что же будет? Уравниловка? Шурка, ты что молчишь? Скажи…
- У него слово рубль стоит.
- Я переучиваться не буду! У меня сноха учится! - проорали из угла знакомым, с присвистом, голосом.
Нюра повернулась всем корпусом к углу: - Со снохой учиться не стыдно. Со снохой пить стыдно.
- Намекаешь! - взвился голос. Шум поднялся в красном уголке такой, что казалось, кто-то в углу включил на полную мощность огромную, как комод, блестевшую полировкой радиолу и шарит, и шарит по эфиру, не может настроиться… Игорь едва унял расходившиеся страсти. Огнежка отвечала на вопросы спокойным голосом, лишь нога ее пританцовывала, словно стояла она этой ногой не на полу, а на раскаленном песке.
Огнежку окликнули. К телефону. Кто там еще? Оказалось, Ермаков. Голос управляющего гудел раздраженно: - Вы что самовольничаете? Что? Не ваше дело этими вопросами заниматься. Поднимайте свои вопросы И вообще, все это нереально в наших условиях..
Бросив трубку на рычажок, Огнежка вернулась к распахнутым настежь дверям красного уголка. Остановилась, недоумевающая, испуганная. Не столько словами, сколько страстью, с которой они произносились.
- Пущай Огнежка опыты разводит с канцеляр-с-с-кими. Им все одно, как они выскочат из опыта, в штанах иль без штанов: они в теплой комнате сидят…
Огнежка привалилась плечом к стене. И Ермаков готов разорвать ее в клочья, и Гуща..
В красном Уголке затихало. В наступившей тишине прозвучал глуховато-высокий голос, инякинский. Огнежка пыталась вникнуть в смысл инякинских слов, но различала лишь глумливые нотки в его голосе. .
“Вот ты как?!”
Впрочем, разве она ожидала чего-либо иного? Особенно после того, как наблюдала Инякина в новом Клубе.
По тому, как Тихон Инякин разговаривал с подсобницами (чаще всего он не удостаивал их ответом), по тому, как грубовато-фамильярно, по-хозяйски, обращался даже с незнакомыми ему рабочими, покровительственно похлопывая их по спине, по тому, наконец, как Тихон Инякин отвечал на вопросы университетских гостей (на губах Инякина то и дело змеилась усмешечка), можно было без особого труда понять, что он думал о каждом из присутствовавших и обо всех вместе…
Он, Тихон Иванович Инякин, первый человек на стройке, а стройка, известно, ныне основа основ на русской земле, он, Инякнн, всему делу голова, а не Силантий и прочие твари бессловесные, не зелень, вроде Шурки, не бабы, которым дорога от печи до порога, и уж конечно не какие-то университетские да канцелярские, фофаны интеллигентские, которые на его, Инякина, хребте в рай едут. Все, кроме настоящей власти - Ермакова и тех, кто над ним, все на свете навоз, над которым тот хозяин; у кого вилы в руках!
С того вечера в новом клубе, когда Огнежке казалось, она до конца поняла Инякина, все в нем - и въедливый голос, и его переменчивые манеры, то грубо-сановитые, то “лебезливые”, даже чистый ватник Инякина с зелеными заплатами на локтях - все вызывало у Огнежки чувство омерзения. Откуда он взялся, этот рабочий, больше всего на свете презирающий рабочего человека?.. И кому он на стройке нужен?
Инякинский голос взмыл фистулой. Огнежка сжала кулаки и, оттерев кого-то плечом, протолкалась в красный уголок. Из ушей ее будто вода вылилась. Она услышала вдруг и скрип стульев, и чье-то покашливание, и инякинскую издевку, обращенную - странно! - не к ней, а к Гуще:
- - Обычай наш бычий, Вань, а ум - телячий, да-а.,, Слыхано ли дело - добрый почин сапогами пихать… Скажи лучше, учить меня будешь?
Стихли даже самые неугомонные, даже Тоня, все время норовившая что-то сказать. Инякин просит его учить?
- Как?.. Чему? ..
- Я говорю: учить меня и других плотников да такелажников, что стонут от простоев, будешь?.. Чему- чему! Каменному делу, известно.- И уже добродушно, по-приятельски: - Помогать вам будем, сухоруким. Похоже, Инякин поддержал ее в ту минуту, когда решалось, быть или не быть в Заречье “огнежкиной” бригаде.
Когда все разошлись, она отыскала Инякина. Протянула ему сразу обе руки. Руки Инякина мягкие. Не такие, как у каменщиков. Белые. Плотницкие руки. Узкие, щелочками, глаза смеялись.
- Как беда, Огнежка, хватайся за еловый сучок. Примета верная - Он отвел ее в сторону, шепнул доверительно: - Это все ладно. Да как бы тебе сказать… Извини меня, Огнежка, может, то страхи пустые, стариковские… Боюсь, как бы не угодить тебе сюда, - он изобразил огромными белыми пальцами решетку. - И не позже как через денек-два… Вот какое дело…
Оказывается, пока Огнежку вызывали к телефону. взяла слово Нюра. Она негодовала на то, что строительные детали не берегут. Куда ни глянешь, рубли валяются. - Ванну привезли на стройку давным-давно, но наверх не подымают. Тоне-такелажнице удобно прятаться в ней от ветра.
Огнежка словно наяву увидала и эту белую эмалированную ванну и торчавшую из нее голову Тони в цигейковой шапке, повязанной сверху черным платком.
Инякин покосился по сторонам, продолжал, понизив голос: