- Сердце, как известно, слева, - сказала она. - Что я имею в виду? .. Ну, к примеру, Староверовых. Помните, Нюра какой приехала, Сергей Сергеевич?..
Ермаков показал рукой на красногрудого снегиря, который сел на куст можжевельника; покачался, как на качелях, вверх-вниз, затем перескочил на другой - и снова вверх-вниз. С елей стряхивались оранжевые в закатном солнце хлопья, они падали вниз медленно, еловно в дреме, бесшумно исчезая в ноздреватом снегу,
Огнежка умолкла на полуслове. Он ее не слушает!
Она волнуется, собралась, можно сказать, исповедоваться перед ним. А он…
Огнежка пошла по тропинке быстрее, глядя, как гаснет над лесом проглянувшая было заря.
Ноги мерзли. Бас Ермакова за спиной теперь уже почти раздражал.
- Кавказская речка, Огнежка, перекатывает камни, кипит. Горы таят в себе грохот камнепада, осыпи. Прелесть русской природы, Огнежка, в том, что она ненавязчива.. Люблю тишину, покой. Недаром молвится на Руси: “Тишь-благодать”.
Он заспешил вперед, к леску, показал в сторону березки и сосны: они тянулись вверх, чудилось, от одного широченного корня, гигантской рогаткой, нацеленной в зарю.
- Смотрите, Огнежка, какие поднялись! Видать, расти вместе лучше. Здоровее. А?..
Ермаков не сразу понял, куда пропала Огнежка. Наконец разглядел за дальними кустами, на тропинке, ее каракулевую шубку.
- Стой! Ку-да?! - “О Нюшке не стал слушать? Да что такое Нюшка, чтоб из-за нее?!”… - Сто-о-ой!!
… Нюра Староверова часто заходила в районную библиотеку и просила дать ей “что-нибудь про любовь”. Ее библиотечный формуляр, вернее, несколько формуляров, вложенных один в другой, были испещрены названиями книг, о которых библиотекарши могли с уверенностью сказать, что они “про любовь”.
Как-то Нюра увидела на побеленных дверях библиотеки необычное объявление. Организуется конкурс читателей на лучший отзыв о пьесе. Пьеса шла в драматическом театре. Ее хвалили в газете “Правда” Нюра подумала: коли хвалят, значит пьеса хорошая. К тому же слышала, про любовь. Нюра купила два билета, объяснила мужу кратко: “Хвалят”.
В театр Староверовы направились под ручку, подшучивая над собой: давненько под ручку не прогуливались! Обратно шли молча, поодаль друг от друга, каждый жил своими заботами.
Спустя недели две в комнату Староверовых постучались. Вошла возбужденная - зеленые глаза сияют - Огнежка. Размотала свой красный шарфик. Спросила у Александра, дома ли жена. Нюры не было. Огнежка, ни слова не говоря, включила трансляцию, и спустя несколько минут в черной тарелке репродуктора зашуршало, затем знакомый суховатый голос Игоря Ивановича Некрасова объявил: “Первое место на конкурсе районной библиотеки занял отзыв Анны Староверовой…”
Александр не мог ничего понять. Какой Cтароверовой? Нюры? Какой, отзыв? Какой пьесы? А, это та мура, где муж бросил жену… Постой, кто там кого бросил?.. А, сошлись из-за ребенка…
Огнежка достала из картонной папки несколько тетрадных листочков, скрепленных белой ниткой, протянула Александру. Александр отошел к окну.
“Дорогие товарищи! - жадно читал он, вытянув шею. Извиняйте, если я, рядовая работница, подсобница каменщика, напишу вам письмо.
Образование у меня семилетка. В техникум, правда, подала заявление, да не
знаю еще, буду учиться, нет ли. Как сложится.
Не в обиду вам скажу, а чтоб самой разобраться. Когда я приехала ваш город, - дело прошлое, - заморыш заморышем, с малым ребенком на руках, приютила меня одна хорошая женщина. Отходила меня, а потом учила меня своей правде: “С мужем живи, а камушек за пазухой держи…”
А со зла, бывало, и так скажет: “Мужу-псу не открывай душу всю”.
Я тогда была почти малолеток, прямо из детдома. Думала: как же это я буду жить со своим Шурой, а сама держать против него за пазухой камень? Не жить одной душой. Вреднеющей казалась мне Ульяна; правда, это у нее от темноты и необразованности и от того еще, что жизнь у нее сложилась не так.
Ну вот, пошла я на пьесу. Конкурс по ней объявлен, думала, значит, необычная. И что я увидела?! По пьесе выходит, пусть у отца с матерью жизнь вовсе не склеивается, не любят они друг друга, а ради детей, говорит, живите. Не любишь, а живи, терпи.
Мать для счастья своего ребенка на что только не пойдет, будет голодать-холодать! Если надо, жизнь отдаст. Но вот протужить все годы. С постылым! Так ведь нет же большего вреда для ребенка, который сразу увидит - дети все видят!- что их мать и отец живут, как принудиловку отбывают.
Вот уж когда по-настоящему свое детище на горе готовишь, вырастишь его скрытным, лживым.
А фальшь и в семи щелоках не отмоешь.Что же такое получается, товарищи? Оказывается, не только тетка Ульяна, но ученый человек, писатель, наставляет меня: ради детей живи с изменщиком, с поганцем-вруном, с выпивохой живи, ну, а камень, конечно за пазухой держи. Как тут обойдешься без здоровеной каменюки. Ради нашего будущего, значит, хоть какая ложь - не ложь!
Так неужто тетка Ульяна права? Как хотите судите. Не верю я этому!
Смотрю я вокруг себя и вижу, что люди, которые хотят себя уважать, не так живут, как этот писатель и тетка Ульяна советуют…
А тля всякая оправдание завсегда ищет, чтоб хоть во лжи жить, лишь бы в сытости. Если я, подсобница каменщика, знаю это твердо, как же писатель не понимает? Пусть не обижается,- гремит он, как жесть на ветру. И все!
Извиняйте, дорогие товарищи, если что не так.
К сему Нюра Староверова”.
Александр взглянул на Огнежку оторопело
Он был поражен не столько самим письмом (“Нюра и не такие коники выкидывала”), сколько тем, что жюри присудило ей первую премию.
Нюре - первую, а учительнице, которая у Нюры экзамены принимала за седьмой класс,- вторую.
Он, Александр, подсмеивался над Нюриным синтакcисом - но ведь всякий видит, что жена его в каменной кладке сильнее, чем в грамоте. А дали первую!
Вторично Огнежка приехала в общежитие недели через две, привезла Нюре книги. “Честные”, как она- их назвала. Все книги Огнежка делила прежде всего на “честные” и “нечестные”, в которых авторы ужами уползали от трудных проблем.
Одна из книг, растрепанная донельзя, в пятнах кирпичной пыли, Нюре не понравилась сразу. Даже фамилия автора показалась несерьезной. Овечкин! Овеч-кин - Барашкин - Козленкин.
- Это про что? - Нюра вяло полистала для приличия. И вдруг словно в грудь ее ударило. -
“.. .Есть в районе очень богатые, крепкие колхозы, и есть слабые колхозы… Я думаю, такой пестроты не было и в старой деревне. Конечно, были в каждом селе батраки, середняки, кулаки - разно люди жили, - но между селами одной волости не было, не могло быть такой разницы, как сейчас… Земли поровну, и земля одинаковая, один климат, одно солнце светит, одна МТС машины дает - и такая разница! Когда же мы доберемся до причин и покончим с этой пестротой? ..”
Вот тебе раз! Из “Перевоза” клубнику в Воронеж возили. На председателевой “Победе”. А за три километра от “Перевоза” хлеба не купишь. Говорили, от веку так. И вдруг - “когда же мы доберемся до причин!” В тоске. С болью.
И хотя назавтра предстоял трудный день, на ветру, в грязище, со всеми передрягами неритмичной работы, Нюра, закончив домашние дела, прилегла с книжкой в руках на краешке железной кровати, рядышком с мужем, и старалась не шевельнуться, не разбудить.
Она читала до самого утра, и с этой ночи десятки “почему?”, жившие в ней подспудно, осознаваемые смутно, начали проступать отчетливее, как если бы эти лепившиеся друг к дружке “почему?” были начертаны на тетрадном листочке, который едва белел на столе, в полумраке.
А сейчас уж рассвет, и она отчетливо видит каждое слово.
“Почему Шура по-прежнему потрафляет Тихону? Именно Тихон, да Гуща ему ноги подбили, когда насмеялись над его затеей “улицы с фонарями?”
Почему Тихон донимает Тоню? Ведь он нам с Тоней подотчетен: тайно голосуем за него. Бумажками. А Тихон все одно кудесит, как, говорят, было только во времена культа личности. На что же он рассчитывает? Почему на нас с Тоней ему наплевать с самых высоких подмостей? Что мы для него - пустое место?”