“Ты изложишь все это завтра в ЦК? - Он усмехнулся горько. - Скажут: “Глубокая философия на мелком месте. Улизнуть хотите, товарищ Некрасов? Раньше вы что-то не спешили с подобными высказываниями”.
Игорь мучительно пытался понять, отчего выбор пал на него. Из-за строчки в его личном деле, что был однажды во главе студенческого стройотряда? Да кто же из студиозов, живущих на одну стипендию, не ездил “шабашничать”?
Утро не принесло ответа. Голова болела адски. Он отправился в университет. В профессорской о нем уже говорили так, как если бы он попал под трамвай, - тоном глубоко соболезнующим и в прошедшем времени. “А лекции он читал хорошо, ярко …” Игоря взяло зло. Оставалось только собрать деньги на венок…
После занятий он - не удержался - свернул на своем “Москвиче” в Заречье. Неужто он в самом деле так жизненно необходим этому проклятому тресту… стройконторе или как там ее?
“Москвич” трясся, позвякивая старыми рессорами на глубоких промоинах и широких трещинах выщербленной бетонной дороги.
Группами, смеясь и перекликаясь, шли студенты. Вот перебежали шоссе китайцы в синих кепках, за ними спешил, размахивая портфелем, знакомый доцент с биологического.
Игорь рывком, так что “Москвич” даже занесло, свернул в сторону от последнего у шоссе здания - нового студенческого общежития.
“Что за ним? ..”
За ним, куда бы Игорь ни обращал взгляд, открывалось необозримое поле в пятнах серого, ноздреватого снега. Кое-где из-под снега торчали черные прутья кустарника, и поле от этого выглядело еще более голым и неприютным.
“Песенный край?” - мелькнуло у Игоря. Его ударило - не зевай! - грудью о руль “Москвича”. “Москвич” “закозлил”, как самолет в неопытных руках на посадке. Вдаль вела лишь узкая дорога, сложенная из железобетонных плит, что называется, на живую нитку. Перед радиатором виднелась красноватая, глинистая грязь, оттиснутая на плитах колесами самосвалов, точно древние письмена.
Что же делать? Чтобы по честному! По честному и перед самим собой и перед делом, о котором понятия не имеешь. .
Спустя неделю Игоря снова вызвали в ЦК. Хрущев вытянул морщинистую шею, как петух, собирающийся клюнуть, а спросил вкрадчиво:
- Решился, доцент?
Преодолевая ощущение неловкости, Игорь объяснил тоном самым решительным: он, Некрасов, во время войны был мотористом на пикировщиках ПЕ-2, воздушным стрелком, затем штурманом торпедоносца ДБ-3Ф. Этого достаточно, чтобы за месяц-полтора овладеть специальностью строителя, моториста растворного узла, на худой конец, крановщика. Узнают его рабочие хорошенько - тогда и рекомендуйте куда угодно… А так он для них не политический руководитель, а кот в мешке. Какой там кот! Слепой котенок, к тому же чужой…
Наступило молчание. Настороженное, ничего доброго для Игоря не предвещавшего. Несколько человек у Т-образного стола перестали листать бумаги, подняли глаза на невысокого парня во флотском кителе с вытертыми локтями. Руки его были вытянуты по швам. Однако не по-солдатски:- пальцы сжаты в кулаки.
- Что скажете на это, товарищи? - обратился Хрущев к людям, находившимся в кабинете.
Круглолицый, как Хрущев, человек с депутатским флажком на отвороте пиджака протянул неуверенно: [
] —Попробуем, в порядке исключения?
Рыхлый мужчина в коверкотовом костюме, председатель Госплана СССР, шевельнулся в кресле, но, не произнес ни слова. На его лице появилось жесткое выражение. Если бы он смог и к тому же решился выразить в словах причину своего явного раздражения, он должен был бы сказать: “Этак завтра и мне, бессменному председателю Госплана, случись, не дай бог, необходимость перейти на выборную должность, вначале рекомендуют подержать в руках малярную кисть, рашпиль или прорабскую рулетку. Зависеть от каждого горлопана? От каждого склочника?” Однако ничего такого председатель
Госплана СССР, естественно, не сказал, а лишь произнес недоуменно:
- Странные, я бы сказал, речи… Вам партия доверяет ответственное дело, а вы тут путаете, фокусничаете…
Игорь стал его личным врагом, и Игорь почувствовал это. Глаза остальных, впрочем, были не мягче . Точно стоял перед военным трибуналом…
Игорь возразил неторопливо, как всегда, когда пытался преодолеть в себе гнев или страх:
- Путает и фокусничает тот, кто в мое родное ceло за пять лет перевозил двенадцать председателей колхоза - пьяниц, бездельников, а то и воров…
- Дело говори! - грубо перебил его Хрущев.
- Я… о деле, Никита Сергеевич Верите мне -так дайте возможность оглядеться. Снизу. Оттуда виднее. Как хотите… иначе я не могу.
Хрущев спросил сухо, неодобрительно, сколько времени нужно Некрасову для… - добавил и вовсе раздраженно: - для инкубационного периода… Месяц?
- С полгода!
На другое утро Игорь явился в этот “проклятущий” трест. “Странная женитьба, - мелькнуло в досаде, - и не по любви, и не по расчету…Как тут ужиться?”
Ермаков еще не приезжал. В коридоре жалась в углу девочка в огромных валенках с синими печатями. На руках ребенок. Она взглянула на пришедшего с испугом.
И девочку и ее ребенка, которого она попросила подержать, Игорь вспоминал потом весь день. Особенно болезненно, когда Ермаков кричал при нем в трубку на того, кто допустил в общежитие работницу с “подкидышем” - Сколько детишек тебе за этот месяц подкинули?.. Раз-зява!
Ермаков заботливо оглядел Игоря, его сапоги, куртку - не продует ли этого чудака на кране? -
Дружок, Председатель Госплана, с которым у него отношения были натянутые, уже сообщил ему язвительно: - Поскольку ты, Ермак, человек непредсказуемый, едет к тебе “хрущевский подкидыш”. Упо-ористый. Из ученых. Решено самим. Бди!”
Ермаков поставил на стол два тонких стакана, налил водки и себе, и “подкидышу”. Сказал жизнерадостно присказку своих каменщиков:
- Без опохмела не будет дела! Давай, летчик-налетчик!
Поглядел, как “летчик-налетчик” пьет. Уж не глоточками ли?
Таких берегся… Игорь опрокинул стакан в рот одним залпом, - хозяин кабинета отметил удовлетворенно:
“СВОЙ!”.
14.
Пересадив “хрущевского подкидыша”, как, по обыкновению, и всех поверяющих, в глубокое, клонившее усталых людей кресло, чуть ли не два часа рассказывал о своем недавнем путешествии по стройкам Бельгии и Франции, незаметно уходя от вопросов Некрасова и испытующе приглядываясь к новому человеку.
Как впоследствии узнал Игорь, Ермаков широко применял этот прием. Работников Госконтроля и- инструкторов горкома, штатных доносчиков, случалось, увозил в кругосветное путешествие” часов на пять.
Нельзя было не улыбнуться, когда он, грузный, пыхтящий, изображал, как представитель фирмы нервно приплясывает возле испытателъного стенда.. Стакан с боржомом, стоявший на письменном столе, от тряски расплескивался.
Но как ни старался Ермаков растормошить “подкидыша”, вызвать его на откровенную, дружескую беседу, ничего не получилось.
Между ними все эти часы словно стояла измученная девочка в мятом пальто, попахивающем хлоркой, с посинелым от крика ребенком на руках, и Игорь почти физически ощущал ее присутствие. Оказывается, если б не случай, ее вытолкали бы из ермаковского треста взашей на улицу….
3.
_… Не знаю, не знаю такого! - ярился комендант, оттирая своей впалой грудью Нюру к выходу.
Где- то за мостом взрывали мерзлую землю. Оконные стекла позванивали. И вдруг грохнуло совсем рядом:
- Уйди, верченый!
Обломком скалы обрушилась на них дворничиха Ульяна с железным скребком-в руках. Гренадерского роста, белый, нагольный полушубок подпоясан арматурной проволокой, - видно, никакой ремешок не мог стянуть ее расплывшейся, в полтора обхвата, фигуры.
Нюра испугалась. Вот-вот эта шумная тетка опрокинет их с Шураней на землю, затопчет Шураню своими кирзовыми, в дегте, сапогами,
Комендант метнулся в сторону, с Ульяной, он знал, шутки плохи. С той поры, как она появилась в общежитии строителей, отпала надобность в милицейских патрулях. Даже схватившегося за нож уголовника, который поступил на стройку ради прописки, тетка Ульяна обезоружила, взмахнув ломом точно пикой. Грубоватый альт тетки Ульяны не сразу дошел до сознания Нюры: