Утром, как только в трест прибыл Ермаков, ему был вручен коверт.
” Сергею Сергеевичу. Лично!”
Ермаков рванул конверт, не вызвав, как обычно, секретаршу с ее “почтовым ножичком”.
От руки писал ” Иваныч”! Почерк нервный с острыми, как пики, углами
“Дорогой Сергей Сергеевич! Три дня назад меня срочно вызвали к Е.А. Фурцевой, которая, от имени Хрущева, сняла меня с работы. Звонить и писать Ермакову категорически не рекомендовали.
Мне хотелось бы увидеть вас - на нейтральной почве. Чтобы понять, что стряслось. Преданный вам, Иванович. Он же “злой мальчик”.
Ермаков поскрипел зубами. “Конспиратор!” И тут же всю конспирацию отшвырнул, как окурок. Позвонил Некрасову домой.
Оказалось, это телефон не Некрасова, а коменданта общежития.
- Некрасова! Позвать! Ср-рочно!!
Минут через сорок Некрасов пересел со своего “Москвиченка” на подкативший заляпанный грязью “ЗИМ”, и первое, что он услышал от Ермакова: ” В кошки-мышки с ними играть нельзя1 И - не будем!”.
Едва пересекли мост через Москва-реку, остановились. Ермаков дал шоферу какое-то поручение, и тот покинул машину.
- Не волнуйся, Иваныч! Не так страшен черт! Неторопливо! Ничего не пропуская! Давай!
- Ну, явился на Старую площадь. Сразу, без промедлений, сопроводили “на небеса”.
Екатерина Алексеевна встала мне навстречу. Передала от имени Хрущева, что я блистательно справился с труднейшим партийным поручением.
“Строительство в Заречье идет хорошими темпами, никаких претензий к Юго-Западу у нас больше нет”.
В течение беседы ее лицо, Сергей Сергеевич, менялось поминутно. Приветливое, я бы даже сказал, обаятельное, расплывалось в материнской улыбке, - естественно, я решил, что меня вызвали наградить орденом или, по крайней мере, какой-нибудь грамотой ЦК КПСС.
Затем вдруг начала длинно и путанно рассказывать о Париже, в котором только что побывала, по приглашению французской компартии. В Париже, говорит, просто ужас. Всеобщая забастовка. Закрыто даже метро. Студенческие волнения. Побоище с ажанами. Я не сразу поняла, что за ажаны… Более того, пятизвездная гостиница, в которой мы жили, не могла вызвать такси. Ужас-ужас!
Какое счастье, что у нас такое невозможно!
Крутого поворота беседы, признаться, не ожидал.
- Никита Сергеевич, - продолжала Фурцева чуть громче . - говорил в день запуска “прокатного стана Ермакова”, что вы сами выберете время, когда вернетесь Университет. - Прежняя материнская улыбка на ее лице вроде бы каменела.
- В МГУ уже звонили, Игорь Иванович. Вас ждут. - Протягивая на прощанье руку, сказала жестче, что я могу больше в Заречье не появляться. Тот день, о котором говорил Никита Сергеевич, наступает сегодня. - И еще жестче:
- Понятно?!
- Понятно, -ответствовал я уже настороженный всерьез. - Только вот у меня на стройке не окончены дела. Новый профсоюз Заречья.
- Некрасов! - вдруг изрекла каменным голосом . - Чтоб вашего духа там не было.
Белейшее лицо ее стало цвета хорошо обожженного красного кирпича.
А окаменелая “балетная улыбка” как сияла на лице хрущевской подсобницы, так и осталась.
- Имейте ввиду, это предупреждение - самое большое, что я могу для вас сделать. Ибо есть и другое мнение. Совсем другое…
И - тоном председателя военного трибунала: - С т р о г о р е к о м е н д у ю вам более на стройке не появляться. И не звонить.
Потянуло хорошо известным запашком: “Десять лет без права переписки”. На мгновение померещилось, я и в самом деле в своей древней Греции, где твою судьбу решают БОГИ НА МАШИНАХ, спустившиеся с небес.
Сергей Сергеевич, если вы хоть что-нибудь в этой чертовщине понимаете?
- Может быть! - процедил сквозь зубы Ермаков и окликнул шофера, который уже давно крутился около машины.
После чего “ЗИМ” управляюшего свернул к дверям грузинского ресторана “Арагви.”
Не успели еще подать традиционные “Цыплята-табака”, бутылку “Мукузани” и графин водки, как все еще страшноватая для Некрасова картина начала вырисовываться.
Хрущев так испугался цунами, им же на ХХ съезде вызванного, что породил новую “генеральную идею”.
- Наша интеллигенция пытается раскачать стихию!
Слова Генерального прозвучали, как “Спасите! Пожар!” Лубянское ухо только этого и ждало. В течение недели там был составлен и утвержден список поджигателей. На первом месте - ленинградский режиссер Акимов, поставивший “Голого короля” Шварца и другие его пьесы, “полные аллюзий”, а так же самые известные радио и телекомментаторы, “переусердствовавшие в развенчании культа личности”.
- О вас, Игорь, и слова не было, поскольку вы пока еще не мировая знаменитость.
Но все стало иным в тот день, когда в ГБ поступили “сигналы” о бабьем бунте в тресте Мострой-3, а затем и поток доносов.
Зот Инякин сообщил своему начальнику - главе КГБ Александру Николаевичу Шелепину, что все рабочее самовольство, опасная распущенность, “вся зараза” пошла гулять по Москве от ермаковского треста. И теперь уж нет удержу…
Так что в списке поджигателей ты, Иваныч, сейчас у Шелепина под номером
один. Впереди режиссера Акимова и других знаменитостей радио и телевидения.
Гордись! И не трусь! Занимайся своими лекциями и книгой. И дай мне две недели.
Спустя неделю знакомые из ЦК сообщили Некрасову, что дело приняло дурной оборот. Готовится открытый процесс над доцентом Университета Некрасовым , “злонамеренно раскачавшем стихию”.. Игорь поверить в это не мог, но спал всю оставшуюся неделю плохо. А порой просто лежал с открытыми глазами.
Ермаков не подвел, позвонил, как и обещал, день в день. В “Арагви” на этот раз не повез. Заехали на узкую малолюдную третью Тверскую-Ямскую. Отпустив шофера, Ермаков, прежде всего, успокоил Некрасова.
- Игорек, пронесло! Слава богу!. Да брось ты свои горячие спасибо: я сделал то, чего не мог не сделать. Все! Теперь, когда твоя молодая и преданная этой
еб…. власти душа больше не вибрирует, расскажу все по порядку.
И начал по ермаковски, не выбирая выражений:
- Наш неповторимый советский гнойник зреет-зреет, а когда-нибудь и прорвется. Начал, конечно, с кухарки, которая, как и завещано Владимиром Ильичом, дорвалась, наконец, управлять государством. Явился к Катерине Алексеевне .
” Вы что, дорогая, говорю…На такой суд примчит весь мой рабочий люд, и его не удержишь ничем. Обнажится - для всего мира - все наше дерьмо…
Она руками разводит.
- Все понимаю, Сергей Сергеевич, но остановить уже ничего невозможно. У Александра Николаевича Шелепина двенадцать томов оперативного расследования. Поезд ушел.
- На Колыму?!-иронизирую.- Нынче, вроде, не тридцать седьмой…”
- Колыма - это слишком далеко. Но Мордовии хрущевскому крестнику не избежать..
- Что за двенадцать томов, Сергей Сергеевич?
- Да все те же оперативные данные, как они говорят. Подглядывание-подслушивание. Узнал, Игорь, что и наши рабочие кабинеты и твой клуб-ангар нашпигованы всевозможными устройствами, закупленными на золотишко в Штатах. День и ночь записывалось каждое слово.
А Зот Инякин, мой старый дружок, к тому же настораживал ЦК в своем духе: вокруг Ермакова сбились одни жиды..
Катерина Фурцева всполошилась: -Только один Чумаков - из наших.? Тогда все яснее”
- “Только один Чумаков -наш?!” - удивленно воскликнул Некрасов. - она, Сергей Сергеевич, член ЦК партии большевиков или Михаила Архангела?”
- Со сталинских лет эти два сообщества, Иваныч, сблизились настолько, что стали однояйцевыми близнецами.
Господи, наивняк ты университетский, да если б ты знал, что Дунька вытворяла, когда была министром культуры… Мой знакомый режиссер подал ей на утверждение сценарий по рассказу Исаака Бабеля. Наша интернационалистка взорвалась: “Зачем вам эта местечковая литература?!”