Огнежка спросила Александра: не без удивления, почему Тихон Инякин и голоса не подает? Не может же человек вдруг перестать быть самим собой.
Александр усмехнулся:
- Умный пес на хозяина не брешет!
“Вот оно! - мелькнуло у Огнежки. - Приказали Игорю, чтоб и духа его на стройке не было. Нет его, законопослушного Игорька, а дух вот он! Дух “не задушишь, не убъешь”, как поют военные хоры. Он Хрущу не подчинен.
- Ульяна Анисимовна Краснухина!..
Тетку Ульяну включили в монтажную бригаду подметальщицей. Оказалось, позарез нужен в монтажной бригаде человек, который бы соскребал ледок и смахивал снег и песок с торцов “панелей Ермакова”: сборка требует чистоты!
- Какой, товарищи, предлагаете разряд Ульяне Аиисимовне?.. Что? Ты, Тихон, жадоба известный. Лишнюю десятку пожалел… Что нужнее на сборке панелей - метелка или твой рубанок?.. Какую разницу положим между бригадирским черпаком и ложкой Ульяны Анисимовны? Чтоб не было у нас ни уравниловки, ни нынешнего свинства?
Погомонив, бригада пришла наконец к согласию.
Тетка Ульяна поднялась со скамьи и, затянув под подбородком свой головной платок, вышла на середину раздевалки и поклонилась бригаде поясным поклоном.
Есть Игорь Иваныч - нет Игоря Ивановича - жизнь на стройке Заречья шла своим чередом
Желтые фары панелевоза запрыгали на ухабах точь-в точь по графику, составленному Александром. В семь тридцать утра. Затемно.
Нюра шепнула, еще не веря самой себе:
- Наш?
Включили рубильник - монтажников в первое мгновение точно магниевой вспышкой ослепило.
Пока бетонная панель плыла, чуть покачиваясь, над фундаментом, Ульяна Анисимовна успела скребком и струей горячей воды из брандспойта очистить ото льда и засохшей глины место для нее, положить с краю стены и выровнять арматурную сетку. Еще, казалось, не растаяли в воздухе шорохи и глухое звяканье арматурной сетки, а Нюра уже раскидывала на ней совковой лопатой “постель” из цементного раствора, при свете прожекторов зеленоватого и вязкого, как ил.
Стеновая панель, еще теплая, как утренний хлеб, мягко укладывалась на свое ложе, подправляемая на весу ладонями и плечами монтажников-мужчин. Потом наступала очередь Тони, которая стояла наготове, с деревянной лесенкой в руках, точно воин, собравшийся штурмовать в ночи крепостные стены. Тоня прислоняла лесенку к панели, еще не приваренной автогеном к другим, и, чтоб панель не рухнула вниз бетонной глыбой, прикручивала к ней металлическую растяжку, похожую на гигантскую вязальную спицу. Она словно бы вязала дом из этих спиц, стоя на лесенке и привычно сжимая коленями развевающуюся поверх лыжных брюк юбку.
Когда Тоня не сдерживала юбку, она колыхалась над бригадой, как голубовато-синее спортивное знамя.
Новая беда подкрадывалась незаметно. Поначалу думалось все идет хорошо. Панелевозы подкатывали к постройке, как вагоны электрички к платформе. За редким исключением, минута в минуту.
По панелевозам проверяли время. Тоня назначала кому-то свидание, крича в трубку, что прикатит “точнехонько, как панелевоз”!
Но что они везли, панелевозы? Стены и стены. А где потолочные настилы? Где отопительные - со встроенной внутри батареей - панели?
Зло срывали на шоферах.
- Как вы возите, идиеты? - кричал Силантий, приложив ладони ко рту рупором.
Одного из шоферов панелевозов, рыжеволосого, ушастого паренька в яловочных сапогах гармошкой, Тоня довела, что называется, до белого каления. Он имел неосторожность во время обеденного перерыва пригласить ее на танцы. В ответ услышал сердито-насмешливое, с притопом, так что остатки снега из-под Тониных ватных “шубинок” взметнулся во все стороны:
А у рыжего Васька
Голова из трех частей
: Карбюратор, вентилятор
И коробка скоростей.
Но ни брань, ни частушки не помогали. В каждой комнате на месте отопительной панели зиял провал в стене. Словно бы дополнительная дверь. “Дверей много, а выхода нет…” - горько шутили в бригаде.
В получку Гуща принялся при юнцах ремесленниках подсчитывать, сколько он потерял денег из-за “проклятущих умников”
- “Правду” кладем! “Правду” - передразнивал он утренних ораторов
Тоня отозвалась тут же: - Копеечник! Глаза на затылке !
Отопительные панели появились, когда уж настелили потолок. “Спасибочка!” - негодовал Гуща. Их подавали в оконные проемы, кроша пахнущие сосной рамы, и тут вступала в дело техника, известная со времен египетских пирамид.
- Взя-али!
Тоня, подпирая края панели руками и животом, задыхаясь, ворчала обиженно:
- Какой же это, к лешему, монтаж колес? Это монтаж с пуза.
А звонили про “коммунистицкую” эру, надували честнОй народ? Знать бы, кому морду начистить?!
- Разболталась наша интеллигенция!… - просипел Тихон Инякин, всегда первым узнававший о новых веяниях.
- Нынче требуют сбивать-сколачивать.. как их?.. товарищеские суды. Из подручного материала, - растолковал он Чумакову. -Поветрие, значит, такое. Теперь о вредителях ни-ни. Из моды вышло. О космополитах тоже не проходит. Объяви товарищеский суд. Пущай покудесят , погорлопанят вволю. Ничего… От суда, по “Положению”, веревочка в твоих руках. Шаг безуронный,,,”
И ведь сумел уломать, пагуба…
Спустя неделю на только что побеленных дверях Чумаковской конторы вывесили обратной стороной кусок обоев. Возле него люди задерживаяиеь подолгу, хотя на серой бумаге было выведено черной тушью всего несколько слов: “Состоится товарищеский суд над старшим прорабом…”
- Над Огнежкой!- передавалось в тот день от “захватки”, к “захватке”.
- Над .Огне-эжкой! - кричали. снизу крановщику, который по пояс высунулся из своей стеклянной кабинки.
- За что? - спрашивали с голубой высоты.
- За что-о?! - точно эхом отзывалось с побурелой, в черных проталинах земли.
Огнежка, увидев объявление, почувствовала: у нее взмокли ладони. В памяти возникали один за другим случаи, когда с ее, Огнежки, уст срывалось постыдное для прораба “Сойдет!”.
Оказалось, несколько дней назад дежурный разгрузил на ее корпусе чужой панелевоз.
“Только-то!..” Она возвращалась из конторы, засунув руки в карманы брюк и насвистывая, как мальчишка.
Суд над Огнежкои созвали в клубе, возведенном ее отцом. Не осталось ни одного свободного места, а люди все подходили и подходили.
Огнежка чему-то улыбалась. К ее новой кофточке был приколот цветок. Розочка, вроде.
Это тут же вызвало шопот теснившихся зрителей. “Специально нацепила, мол, видела этот суд в гробу?” Да нет, это ей Некрасов дарит. Говорят, кажинное утро букетики шлет…
А народу привалило, как никогда. На стульях, принесенных из фойе, усаживались по двое. Кто-то притащил кресло из директорского кабинета. Его тут же, облепили с шумом, как, бывает, облепляют дети салазки, которые толкнули под гору.
Огнежке был противен пропитой Чумаковский голос; Чумаков вертелся, по своему обыкновению, вокруг одного и того же глубокомысленного утверждения, что простои, дескать, неспроста. Неспроста простои.
Она принялась демонстративно разглядывать .. свои ногти. “Упомянет Чумаков о маникюре? Так… И что губы у нее, как у покойника, лиловые?.. Как по нотам. О чем бы ты распространялся, Демосфен, если б я тебе идей не подбрасывала?”
Чумаков, который не был Демосфеном, дальше идеи “не спроста простой” продвинуться не мог. Его выручил, как всегда, Тихон Инякин, шепнувший начальнику конторы, что он “прокосультировался кое с кем”.
Как тут не внять шепотку Тихона, подставь голову нашей интеллигентки Огнежки под замах - разболталась, понимаете!…
- Шаг безуронный!- зло вырвалось у Чумакова, нервно, одним пальцем, листавшего свою записную книжицу. На последние страницы ее он, по
обыкновению, выписывал нужные ему пункты и подпункты КЗОТа и технических наставлений. Впервые в жизни он занес сюда и статьи “Положения о товарищеских судах”. Хриплый голос его звучал мрачновато: