— Она, может, сама скоро еще красивше кого родит. Была девушка да сплыла. Попортили ее, вот и прилетела из города.
— Врешь! — закричал я. — Врешь, гад!
Колька ухмыльнулся.
— Ты так соври! Говорю, что сам слыхал. Целый час под окном…
Он не успел подняться с земли. Я налетел на него, ударил по голове, и еще, еще ударил. Я бил и бил, позабыв обо всем на свете. Слезы душили меня, я плохо видел Кольку и бил наугад. А он, прикрываясь длинными руками, раскачивался из стороны в сторону и не мог подняться на ноги. Правда, он и сидя здорово зацепил меня по скуле, но этим только прибавил во мне ярости.
— Гад, — кричал я, — сволочь, зараза! Гад, гад…
Дядя Сеня Моряк обхватил меня со спины.
— Пусти, дядя Сеня, пусти, я его с землей смешаю, — вопил я и рвался из его железных объятий. Но хватка у комбайнера была отменная, он спеленал меня по рукам и ногам и держал, пока я не обмяк.
Колька сидел на стерне, размазывал кровь и слезы по щекам.
— За что? — всхлипнул он, прицеливаясь в меня подбитым глазом.
— За дело, космонавт, — ответил ему дядя Сеня. — Тезка молодец, на его месте я тоже…
Он и сам тяжело дышал, и никак не мог успокоиться.
А Юлька уже далеко в поле ушла. Она, наверно, и не видела вовсе, и не слыхала, что тут у нас из-за ее распрекрасной красоты стряслось.
— Дядь Сень, дай закурить, — попросил я дрожащим голосом и неожиданно для самого себя.
Он послушно сунул руку в карман, достал сигарету для меня, закурил сам.
— Мишку б своего я за курево выпорол. Ну ладно уж, одну коли…
Сил у меня хватило не то на две, не то на три затяжки — я поперхнулся, закашлялся.
— Эх, безотцовщина, — пожалел дядя Сеня, глядя, как босой ногой заколачиваю я в землю окурок. — Отец-то пишет?
— Не. Алименты шлет.
— И то ладно… Ну хватит, навоевались. Миритесь теперь. Вон и квартирант Сычихин на прогулку идет.
Обочиной дороги, там, где недавно прошла Юля, неторопливо вышагивал Василий Павлович Пахомов. В левой руке вместо Пилигрима на цепочке держал он плоский чемоданчик, а правой, в которой был зажат носовой платок, бодро помахивал возле уха. Шмелей, что ли, отгонял? Разглядев нас, Василий Павлович сдернул с головы кепочку, поклонился издали, зычно крикнул: «Привет!»
И потопал себе дальше.
— Серьезный, видать, человек, степенный, — уважительно сказал дядя Сеня. — А вы петухи… Ленивое у вас лето: расти — растете, а дело делать не хотите, от безделья маетесь. Вот и лезет в ваши башки всякая дурь. Вы ко мне больше в поле не приходите, а то и я с вами лодырем стану.
Он поднялся на мостик.
Оставаться на пару с Колькой не было у меня никакого желания. Прямо через поле пошел я на речку. Колючая стерня жалила ступни, овод вился над головой, норовил вцепиться. Я отмахнулся от него, и овод, обиженно гудя, отстал. Интересно, понимает он, что живет на белом свете? Наверно, соображает, раз у него всякие там желания есть, к примеру, цапнуть кого-нибудь побольнее. Мог бы и не жить с такими желаниями… «Все живут, и я живу», — сказал дядя Сеня Моряк. Ну, а если вообще тебя не родили, тогда как? А если б меня не родили?..
Если бы меня не родили, Колька один жил бы себе на здоровье, купался в Ранове, таскался по пляжу, заигрывал с девочками. И никто не заступился бы за Юльку, не защитил ее… Мне стало обидно, что меня могли не родить. Нет уж, извините-подвиньтесь, а мне место дайте…
И тут я услышал за своей спиной шаги. Оглянулся. Колька нагнал меня, плелся следом, уныло повесив морду, и такое на ней было скорбное выражение — прямо как у побитой собаки.
— За что ты меня? — снова спросил он, глядя под ноги себе.
Я остановился, сжал кулаки.
— Мало?
Он тоже остановился.
— Ладно, может, я виноват. Только…
— Мало? — с угрозой повторил я.
Колька выпрямился, поднял голову.
— Ладно, виноват я. Если б захотел — сам тебя вздул.
Это он точно сказал, хоть убей, не пойму, как это я умудрился наставить ему синяков. Мне стало жаль Кольку.
— Пойдем на речку, умоемся.
— Пойдем, — обрадовался он.
И забубнил в затылок.
— Нынче Сычиха опять к ночным поездам наяривается. И матуху мою уговорила. У пас огурцов невпроворот, куда-то девать надо… Нынче можно попробовать.
— А Пират?
— Я колбасы припас, целый килограмм, — оживился Колька, довольный тем, что я разговариваю с ним. — Колбасой прикормим, приучим к себе.
— Черт его приучит…
Я оглянулся. Юля была далеко-далеко, соломенная шляпа ее слилась с пшеничным полем, и если б не светлое пятно сарафана — не узнать бы мне сестру. Загадочный гражданин Пахомов Василий Павлович, помахивая чемоданчиком, шел в том же направлении. А по пшенице, в стороне от прогона, прямо по некошеному массиву гнал свою самоходку наперерез Василию Павловичу дядя Сеня Моряк. Он стоял на мостике комбайна в тельняшке — сильный, уверенный, как стоит, наверно, капитан на мостике боевого корабля.