запел я и вскочил на ноги. Голова моя была чиста, вчерашнюю хандру как рукой сняло.
Ни матери, ни сестры в избе я не обнаружил. Мать, понятное дело, в луга подалась, к стаду: в совхозе зимой и летом одним цветом — у доярок забот полон рот. Сам директор такими словами об их работе говорил, когда на первомайский праздник вручал матери премию… А Юлька, бездельница, поди, опять цветочки собирает. Букет привядших васильков голубел в стеклянной банке на подоконнике, рядом с плюшевым мишкой. Я вспомнил, что эти васильки Юля нарвала в тот день, когда мы с Колькой подрались из-за нее. Совсем недавно случилась эта драка, у Кольки еще цветут синяки под глазами, а будто сто лет минуло.
«Что же это он меня не разбудил? — безо всякой досады подумал я о Кольке. — Сам, небось, на обрыве уже или на пляже. Да ведь сегодня суббота, и там теперь туристов полно. Обиделся Колька, наверно, что вчера с поминок без него ушел».
Я распахнул дверь на улицу и на секунду остановился на пороге, зажмурился: до полудня еще далеко, а солнце такое яркое — ослепнуть можно. И душное, тяжелое. Такое солнце только в июле бывает — не зря этот месяц макушкой лета прозвали.
Одинокая Люська лепила глиняные пирожки на колодезном срубе, приглаживала их ладошками, щедро поливала водой, выплескивая ее из бадьи. Я подошел к ней.
— Люська, почему ты так здорово загорела? Ты не умываешься, наверно?
Она подняла на меня свои большущие васильковые глаза.
— Умываюсь. Я только нос люблю мыть, а уши не люблю.
— И уши надо мыть, Люська, и даже шею иногда. А Пастухов самый младший где, брательник твой, Мишка, где?
— Он на пляжу, Пилигрима купает.
— Не на пляжу, а на пляже, Люська.
Она вздохнула и отвернулась от меня: я мешал ей, взрослый человек, равнодушный к глиняным пирожкам.
И вдруг я увидел Мишку. Взбивая голыми пятками желтую пыль, изо всех силенок бежал он к нам по дороге, и слезы горохом катились по его чумазым щекам.
— Сенька, — закричал он, — они у меня Пилигрима отняли!
— Кто?
— Там, загорают которые… Они убить его хотят.
— А ты их сам убей. Из автомата.
— Сенька, я правду говорю: они убьют его! — завопил Мишка.
Я увидел его зрачки, полные ужаса, увидел, как скривила рот Люська, готовая зареветь вслед за братом, и поверил Мишке.
— Бежим! — крикнул я. — За мной!
Честное слово, я не сразу понял, что они делали там, эти три парня, в стороне от других пляжников, прикрываясь ивовым кустом. Сидели на песке, подставив солнцу чугунные от загара спины, плечо к плечу сидели. Рядом с ними гитара лежала и транзисторный приемник наяривал песенку о том, как «умный в гору не пойдет, умный гору обойдет».
— Вот они, — показал запыхавшийся Мишка, а я и Пилигрима-то у них не сразу увидел. Только парни вдруг поднялись на ноги, и один из них щелкнул зажигалкой, а второй — он стоял спиной ко мне — тотчас бросил на землю какой-то трепыхающийся комок. И комок этот моментально вскочил на лапки, и, топко взвизгивая, метнулся в сторону от пляжа. Тут-то я и узнал Пилигрима. Это он бежал и, коротко привязанная к его хвосту серебряной цепочкой-поводком, моталась за ним горящая тряпка.
У меня сразу все соображение пропало.
— Фашисты! — закричал я. — Ублюдки! Сволочь поганая!
И бросился к тем троим, замолотил кулаками по чьей-то чугунной, непробиваемой спине.
Только не тут-то было, не на Кольку я налетел… Он обернулся ко мне — тот, которого я лупил. Взгляд изумленный, и нос здорово приплюснут, и челюсть квадратная, и уши к вискам блинами прижаты, а на шее медный крестик болтается. Обернулся и, гавкнув, взмахнул рукой.
Последнее, что я увидел, две узкие полоски — желтую и белую: песок и воду. И этих трех негодяев — они почему-то вверх ногами стояли. А потом, как в одной книжке написано, «свет померк у него в очах». У меня, значит.
…Кто-то лил мне воду на голову и не то спрашивал, не то внушал:
— Ты живой, парень, живой?! Ты живой, парень?
Я уперся руками в песок и попробовал сесть. Получилось.
Открыл глаза.
С мокрой рубахой в руках стоял передо мной на коленях Владик, полярный летчик.
— Ты живой, Семен Пастухов! — воскликнул он радостно и швырнул рубаху на песок. А у самого подбородок рассечен и грудь исцарапана в кровь.
— Где… они?
— Удирают. Ты сиди, а я догоню их. Милицин надо сдать мерзавцев.
Он рывком поднялся с песка.
Я смотрел ему вслед. Бежал Владик споро, низко пригнув голову, туго прижимая локти к бокам.
А вдоль реки, по берегу, поспешно уходили те, трое.