- А ты, мальчик, куда? - спросил «малый», или, как вы уже догадались, отец Комара.
Я сразу же сообразил, что надо делать. Сел удобнее на скамейке и равнодушно сказал:
- Шофер знает куда. Поехали!
Ни слова не говоря, «малый» высадил меня из машины а сам сел за руль рядом с лоцманом и дал короткий, но внушительный сигнал.
Кто мог предположить, что «малый» теперь уже не «малый», не ученик, а настоящий шофер!
Этот день угостил меня еще одной неожиданностью. Когда я подошел к избе, то сразу же увидел на заборе знакомую, но совершенно свеженькую надпись: «Степка прохвост» (прежнюю надпись Степка уже давно стер). Сомнений не могло быть: таинственный Комар снова появился на Падуне.
Степка был дома. В левой руке он держал ботинок, а в правой - вытертую до самой деревяшки сапожную щетку. Степка не обратил внимания на мой приход. Он лишь на минуту прервал работу, отвел ботинок в сторону и придирчиво посмотрел на него, как хозяйка на стрелку весов в магазине.
- Степка, - торжественно сказал я, - Комар здесь.
Эта новость не произвела на Степку впечатления.
- Знаю. Он приехал с матерью насовсем. В шестой палатке живет.
- Пойдем?
Степка снова отвел ботинок от глаз и сказал:
- Некогда заниматься чепухой. Меня вызывает секретарь комсомольской организации Аркадий Смирнов.
Странно! Я даже не знал, что Аркадий уже секретарь. Почему же он забыл о нашей дружбе и водится с каким-то Степкой?
- Зачем он тебя вызывает? - недовольно спросил я.
- Дельце одно хочет поручить нам, рыба-салака.
- Сам ты салака! Тебе поручать будет, что ли?
Степка провел последний раз щеткой по ботинку и, видимо оставшись довольным своей работой, сказал:
- Не только мне, братуха.
- Ты не обезьянничай! Говори толком!
- Я и говорю толком: тебе, Комару. А потом еще Тане и Мане. Вчера на Падун приехали. Хорошие девчонки. Из Ленинграда.
- Не хочу я никаких дел иметь с твоими Танями и Манями! Понял?
Я думал, что Степка начнет кипятиться, обзывать меня писателем и так далее, но ничего этого не произошло. Степка отвернулся и стал молча зашнуровывать ботинки. Ну что ж, не хочешь разговаривать, и не надо. Обойдемся и без тебя.
Я хлопнул дверью и вышел на улицу. Как насолить Степке? Пожалуй, лучше всего объявить ему бойкот. Не замечать, не отвечать на вопросы и, конечно же, не брать больше в руки веника и топора. Надо перетащить на свою сторону и Комара. Не дорога Степке дружба, пусть остается со своими Танями и Манями!
Приняв такое решение, я отправился разыскивать Комара. Падун - не Москва, человек здесь не затеряется. Я подошел к шестой палатке и увидел худощавого веснушчатого паренька с шапкой рыжих кудрявых волос на голове.
Комар вытряхивал из матраца серую пыльную труху. Рядом поблескивала степным золотом гора свежей пушистой соломы.
- Здравствуй, - сказал я и протянул мальчишке руку. -Ты Комар?
- Ну я.
- Дружить будем?
Комар подозрительно покосился на меня и спросил:
- Тебя Степка подослал?
- Ничего подобного! Я объявил Степке бойкот. Теперь мы с ним враги.
Лицо Комара оживилось. В глазах блеснули искорки.
- А не врешь?
- Вот еще! А почему ты со Степкой поссорился?
Комар помолчал, снова смерил меня недоверчивым
взглядом:
- Ивана Грозного он мне испортил.
- Какого Грозного?
- Того, что сына копьем убил. Подошел к картине и сказал: «Долой кровавых царей!» - и размазал все лицо.
Мне было очень приятно познакомиться с художником. Я помог Комару набить соломой матрац и вместе с ним пошел в палатку. В самом углу за фанерной перегородкой стояли две кровати, табуретка; над столом, прикрепленная булавкой к брезенту, висела картина. На ней были нарисованы зеленое море, черные скалы и человек с волосатым лицом.
- Кто это?
- Неужели не узнаешь? - удивился Комар.
Мне не хотелось огорчать нового товарища, но узнать, кого он изобразил на картине, я решительно не мог!
- Это Пушкин, - подсказал Комар. - С картины художников Репина и Айвазовского.
Но дружба дружбой, а кривить душой я не мог.
- Пушкин был молодой, а у тебя бородатый старик, - сказал я.
- Это не борода, а бакенбарды. Раньше все такие выращивали.
Комар помрачнел. Наверно, обиделся, что я не похвалил его картину.
- Ты думаешь, людей легко рисовать? - спросил он. - Даже у Айвазовского люди не получались…