Увидав сапоги, Анна Степановна, мгновенно сменив гнев на милость, расплылась в радушнейшую улыбку.
— А я-то думаю: откуда мой пострел такую собачку приволок!
И, низко кланяясь, гостеприимно пригласила:
— Милости просим, хорошим людям всегда рады!
Просторная, чистая горница с ее появлением сразу наполнилась шумом, топотом босых ног, суетней.
С этого памятного дня на много лет завязалась у меня крепкая дружба с хорошей, милой Ленькиной семьей и прежде всего с самим Ленькой.
В ту пору Стрелки была глухая, затерянная в лесу деревушка, с изобилием непуганой дичи вокруг. Бывало из-под стойки поднимется выводок тетеревов, выстрелишь, а он тут же весь на деревьях и рассядется.
Для охотника Стрелки были сущий клад.
Охота здесь была легкая, добычливая, рядом с домом.
Сельским хозяйством до революции в Стрелках занимались одни женщины, выращивая на своих огородах овощи да картофель. Мужчины все уходили артелью плотничать. Домой возвращались на покос, к Рождеству, Пасхе и на храмовой — к Николе вешнему — праздник.
А потом, когда кончился артельный заработок, разбрелись кто куда по крупным и мелким стройкам Советского Союза.
Отец Леньки, Андрей Лукич Борзов, плотник, мастер своего дела, устроился в городе на крупном машиностроительном заводе, где вскоре стал почитаемым бригадиром.
Отпуск Андрей Лукич обязательно брал к покосу. Его ходили встречать всей семьей чуть не до самого районного села, куда из города он приезжал на попутной машине.
Я всегда удивлялся его выносливости и силе, глядя, как он шагает с туго набитыми, связанными друг с другом двумя мешками, перекинутыми через плечо. Только надувшиеся на шее жилы да пот на побуревшем лице свидетельствовали о тяжести ноши.
Увидав издали отца, Люба с Ленькой наперегонки бросались к нему, а Анна Степановна кричала на весь лес:
— Любка, скинь туфли, каблуки оторвешь!
Здоровались. Садились на траву. Отец угощал городской колбасой с мягким батоном, показывал Любе материю на платье, Леньке тужурочку или брюки, жене покойные туфли на низком каблуке и неяркий головной платок.
Если приезд Андрея Лукича заставал меня в Стрелках, я непременно со всеми отправлялся его встречать и всегда получал от этого истинное удовольствие.
Я уверен, если бы при встрече не было посторонних, Анна Степановна нежно бы припала к его широкой груди, а он целовал бы ее в лучистые, преданные глаза. Но в нашем присутствии он только удивленно спрашивал:
— Пришла? — и, схватив в охапку Любу с Ленькой, легко приподнимал их от земли, целовал под счастливый визг обоих.
— Все шумишь! — опуская на землю детей, смеялся Андрей Лукич, и глаза его светились таким же радостным, искренним чувством.
Потом он здоровался со мной. Мы по-мужски, крепко пожимали друг другу руки, он гладил ласкающуюся к нему собаку, и все усаживались на траву.
Закусив, отдохнув, распределив между всеми соразмерно силам каждого, содержимое мешков, веселые, довольные, неторопливо возвращались домой.
И так полюбилась мне эта лесная, глухая деревушка, что не было года, когда бы я не приезжал сюда на весенние тока, на осенние выводки и нередко зимой на зайцев и волков.
Ленька оказался страстным, неутомимым охотником, вернее, даже талантливым охотником.
Можно очень хорошо, почти без промаха, наловчиться стрелять навскидку, досконально изучить повадки любой дичи, прекрасно знать особенности каждого вида охоты, постигнуть все тонкости скрадывания и подхода к токующим косачам и глухарям, но чувствовать дичь дано только талантливому охотнику. Сначала мне было просто непонятно это удивительное, необычайное Ленькино свойство каким-то особенным, утонченным, чувством ощущать присутствие дичи.
Бывало Марго стремительно мелькает в березняке и знаешь, что никого здесь нет, так как, если бы была дичь, собака обязательно бы прихватила и повела. По росе, на ягоднике, по наброду ошибки никогда у ней не получалось!
Но вдруг Ленька осторожно дергает меня за рукав и взволнованно, прерывисто шепчет — он всегда от волнения говорил шепотом, с придыханием:
— Выводок!
И действительно, проходит несколько минут, и Марго с ходу застывает в картинной стойке.
Первое время я подтрунивал над его «знахарством», но потом понял, что эта замечательная особенность есть свойство избранных, что это — талант.
Так, талантливый художник чувствует и передает те тончайшие оттенки красок, которые делают живым изображаемое им на картине, а истинный музыкант извлекает из инструмента волшебные звуки, которые пробуждают в душе глубокие, прекрасные порывы.