Щупленький, тоненький, он стоически терпеливо, без единой жалобы, переносил все, сплошь да рядом непосильные и взрослому, охотничьи невзгоды.
Охота начиналась сразу за полем, в березняковых мелочах, на виду деревни.
Бывало высушит солнце росу, начнет припекать и из деревни вдруг доносится разливистый, звонкий крик:
— Егеря-а-а-а!.. Чай пи-иии-и-ть!..
В зное притихшего леса далеко летит высокое, певучее «и-ии-ииии»!..
В этот день Люба вышла встречать за околицу… Искренне радуясь Ленькиной удаче, она хотела помочь ему и потянулась за ягдташем.
— Поди, устал, егерек, давай понесу!
Но он сердито отклонил ее доброе намерение:
— Без вас обойдемся! — и ушел вперед.
Преисполненный сознанием своей охотничьей значимости, он важно шагал серединой улицы, а моментально набежавшая детвора завистливо рассматривала сверкающими глазенками, нарочно, но как будто нечаянно, выставленные Ленькой из сумки головки и крылья тетеревов.
Анна Степановна поджидала на крыльце. Ленька небрежно бросил дичь в угол, всем своим видом показывая, что какие-то три тетеревка и пара рябчиков для него, бывалого охотника, сущие пустяки, о которых и говорить-то не стоит.
Напыщенная важность делала его таким потешным, что я не мог удержаться от хохота. Анна Степановна с материнским умилением потянула было его к себе, но он сурово, как подобало, по его представлению, настоящему добытчику, отстранил ее:
— Не балуй!
Люба порывисто обняла его за шею, с чувством сказала:
— Егерек ты мой, дивный! — и громко чмокнула в пухлые, детские губы.
Обескураженный Ленька, чувствуя, что поцелуй сестры снова превратил его в мальчонку, чуть не заплакал от досады, но справился с собой, обругал ее «дурой» и тщательно вытер губы рукавом.
Потом Ленька чистил на крыльце ружье и командовал наблюдавшей детворе:
— Держи шомпол! Подай ежик! Поставь пузырек с маслом! Не трожь! Отойди дальше!
Ребята, затаив дыхание, неотрывно следили за каждым его движением, наперебой стараясь услужить ему.
Но за обедом он снова стал самим собой и, забыв про еду, размахивая ложкой, рассказывал с загорающимися от увлечения глазами, как Марго «учуяла», как «потянула», как «стала», как «вылетела», как он «вскинул ружье», как «трахнул»…
— Я вот тебе ложкой по лбу как трахну! — незлобиво грозила Анна Степановна и вскрикнула: — Ты будешь есть ай нет?!
Ленька замолкал, усиленно принимался за еду, но через минуту недавние переживания оттесняли голод и он, снова жестикулируя, захлебываясь словами, под заразительный смех Любы рассказывал о своей удачной первой настоящей охоте.
…С этого дня начались у нас чудесные зори, заполненные первозданной охотничьей страстью, великолепные, теплые вечера, насыщенные романтикой лесной глухомани. Нередко приходилось ночевать у костра. Ленька лежал на согревающей, прикрытой ветками золе, шевелил палочкой жаркие угли и, обнимая привалившуюся к боку Марго, мечтательно рассуждал:
— На Золотом бугре цельный выводок жирует!
Марго взвизгивала во сне: над ней тоже властвовали охотничьи видения.
Из деревни доносились высокие взлеты песен и перебор гармоники. Расстояние сглаживало звуки, делало их музыкальными, как сумеречная грусть, проникновенно-задушевными…
Оберегая Марго, я иногда устраивал ей отдых. В эти дни она отлеживалась на сеновале, зарываясь с головой в рыхлое, пахучее сено, а я купался, читал, помогал Анне Степановне и Любе по хозяйству.
Но Ленька никогда не пропускал охотничьи зори. Он уходил один до восхода солнца, как всегда напутствуемый добрым пожеланием Любы.
Собаку ему заменяли врожденное свойство — чувствование дичи, его талант — острая наблюдательность, осторожность, приобретенные знания жизни леса и населяющих его птиц и зверей.
Он редко возвращался домой с пустым ягдташем. О том, как он охотился без собаки, о всех случаях на охоте и своих наблюдениях Ленька обычно обстоятельно рассказывал на сеновале. Устроившись поудобнее, поглаживая ластившуюся к нему Марго, он негромко говорил:
— Подхожу к Еремкиной парубке. Вижу: ястреб кружит над прудком у Максима-Тита. Кружит, кружит, кружит, да как нырнет в кусты! Потом взовьется и опять кружит, кружит, кружит да ка-ак падет к прудку! Что, думаю, он там нашел? За зря, думаю, не будет он кружиться да нырять на одном месте! Пополз туда. Подобрался к кустикам у прудка, знаешь, где можжевельник подрос! Гляжу: на ягоднике по чернике наброды. Чую, что выводок тут. Посидел, отдышался, и, только шаг сделал, ка-ак, тррр… взлетит! Ударил — упал! Подобрал, зашел за кочку — пара слетела. Одного успел поймать на мушку…