Подгорбунский сидел, положив оба локтя на стол; его широкая спина выражала спокойствие собственника, пресыщенность.
Возможно, Леонид вновь уставился бы на темное пятно на стене (до них ли ему было!), но в это время официантка в несвежем фартучке раздала им с алюминиевого подноса тарелки с телячьей отбивной. На розовом, подрумяненном мясе еще не лопнули, кипели мельчайшие пузырьки масла, и Леониду показалось, что он через стол уловил раздражающе вкусный запах жареного мяса. Истощенный экономией, откладыванием на пальто, он давно мечтал о таком вот куске свежего, сочного жареного мяса. Так и вонзил бы в него зубы, чтобы аж десны обожгло! Каким же безвкусным показался ему «силос» с кислой почерневшей капустой, усеянной точечками!
Он сам не заметил, что исподтишка наблюдает за «богачами».
Вот пермячка через стол наклонилась к Подгорбунскому — видимо, о чем-то спросила, с улыбкой ожидая ответа. Он небрежно повел плечом, как бы говоря: да, пожалуй, можно. Она тут же легко поднялась, прихватила замшевую сумочку и, слегка откинув голову с обрезанными до шеи волосами, грациозно перебирая каблучками, отправилась к буфету.
«Везет же некоторым! » — вздохнул Леонид.
В последнее время он часто видел Подгорбунского с пермячкой. Они вечно за полночь торчали в коридоре, нежно, под руку, шли в столовую, вместе ездили на занятия. Об их отношениях нетрудно было догадаться. Кое-кому Аркадий уже представлял ее: «Моя жена, Анюта». Правда, они не расписывались: жить негде. Анюта, по слухам, отлично владела французским языком, и ей уже предлагали место преподавательницы в средней школе. Очевидно, у нее водились деньжонки: она действительно была учительницей где-то под Пермью. Теперь эти трудовые рублики лились ручейком. У Аркадия появилась новая лианозовая рубашка — «подарок жены». Ясно, что и эти вот отбивные котлеты покупалась на ее деньги: Аркашка ничего не получал из дома, а на стипендию шибко не разгуляешься.
«Да, везет», — опять вздохнул Леонид, машинально жуя «силос». На какое-то время он забыл о своем горе, вернее — оно притупилось. Неожиданно «везучий» баловень Подгорбунский, зорко глянув в сторону буфета, быстро переменил тарелки с отбивными: себе взял Анютину — там была особенно подрумяненная и большая котлета, а свою поставил ей.
Вдали показалась сияющая, счастливая жена с бутылкой фруктовой воды и двумя чистыми стаканами. Улыбаясь Аркадию, она поставила все на стол, с природным изяществом оправила юбку, села и сразу налила воды — ему, а потом себе. Подгорбунский сделал несколько крупных глотков, Леонид вытаращился на него с немым изумлением, прошептал сквозь зубы: «Во-от, суч-чий хвост! » С надеждой перевел взгляд на Анюту. Увы, она не заметила подмены тарелок, да и вообще, наверно, не замечала, что ела (Леонид — от горя, Анюта — от счастья). Взяв нож, вилку, она стала резать котлету, что-то весело рассказывая Аркадию, а он спокойно, со вкусом ел, запивая фруктовой водой. Леониду была видна его красная здоровая шея, затылок и иногда, при легком повороте головы, двигавшиеся мускулы щеки.
«Ух и сучий хвост! » — пробормотал Леонид еще раз и, уткнув нос в тарелку с холодным винегретом, стал усиленно жевать. С тревогой глянул он в сторону далекого столика Муси Елиной. Белого берета с помпоном не было видно: значит, поужинала и ушла. Слава богу, хоть эта не прицепилась. И Леонид вновь по уши окунулся в свое жгучее горе.
Не допив мутный чай, он сорвался со стула, наспех сунул дежурной в белом халате у двери ложку и вилку. О Подгорбунском и Анюте он давно и прочно забыл.
XXIII
У себя в корпусе на третьем этаже Леонид решил позаниматься. Все места за столом были заняты. Он устроился на кровати, положив на колени чемодан, достал из тумбочки чернила, взялся за «имперфекты». Обычно гомон ему не мешал, но в этот вечер в голове словно работал отбойный молоток, лампочки мигали в глазах: их обволокли пласты табачного дыма.
Леонид сгреб учебники, сунул под тощую несвежую подушку, надел дырявые калоши, кепку и спустился вниз.
Во двор вливалась шумная толпа студентов. Он миновал проходную будку, редкие фонари, побрел в темень, к набережной. Ноги скользили по мокрой, грязной и твердой земле. Здорово похолодало: последняя неделя октября. Не заметишь, как ляжет зима. От невидимой реки дул сырой промозглый ветер. На кругу, у конечной остановки, стоял пустой освещенный трамвай, ожидал пассажиров. Москва издали блистала яркими недремлющими огнями.
Вот и выложенная плитами набережная. Ветер ударил в бок, пробрался сквозь свитер, пиджак. Леонид сунул руки в карманы, зябко поднял плечи. Ледяные волны, смутно белея накипью пены, тяжело бились о гранитный берег, взлетали шипящими брызгами. Вот бы когда Леониду пригодилось пальтишко. Попался бы ему этот ворюжка зачуханный! В милицию бы, конечно, не повел, черт с ним, пускай живет, но морду бы начистил, отбил бы охоту красть у своих.