— Заждалась, Вика? Понимаешь, трамвай остановился. Выключился ток, авария где-то на линии. Стояли-стояли, и не выдержал, пошел пешком. Как доехала? Как мама?
— Хорошо. Письмо тебе от нее.
Лицо молодой женщины осветилось радостью и уже не казалось озябшим. Она так была счастлива встрече, что Леонид счел себя лишним свидетелем этой сцены. Он давно выпустил ручки чемоданов. Сперва хотел попрощаться, затем повернулся и пошел мимо вокзала на выход а город. Оглянулся: взяла ли-де парочка чемоданы, — еще свистнет кто, а на него подумают. Молодая женщина смотрела ему что-то говорила мужу, — может, что вот-де привязался какой-то назойливый малый.
«Всех хороших девок расхватали, — горько усмехнулся Леонид, уже решительно сбегая по ступенькам на площадь — Успевают... некоторые».
XXVI
Снег падал тихо, словно бы лениво, незаметно белела оттаявшая, в жирной грязце земля, мокрые тротуары. А снежок не перестал и ночью, валил весь следующий день, я вот уже крыши домов, деревья, улицы лежали белые, заглохшие, зимние. Снежок все сыпался, мягкий, голубоватый, хрупал под ногами.
В побелевших гранитных берегах Москва-река текла грифельно-черная, дышала ледяным парком, глотала снежок, падавший, словно тополиный пух. На заборе, на верее ворот одиноко каркали вороны, оглашая хриплым криком примолкшую окраину.
А однажды утром на кустах пустыря Леонид увидел стайку красногрудых снегирей и остановился, пораженный красотой их наряда. Нахохленные, безмолвные птицы слегка покачивались на лиловых прутиках, и от их рубиновых перьев пустырь принял праздничный вид — казалось, озарились сугробы, ярче зацвела герань в окнах домиков. Прилетели снегири, — наступила русская зима.
В конце года Леонид увидел в газете новые стихи Прокофия Рожнова и зашел к нему в общежитие на Старосадский. Прокофия он застал одетым, прифранченным, в новых ботинках с прюнелевыми гамашами, в отличном пальто.
Вовремя, Ленька, — сказал он, глядясь в небольшое зеркальце для бритья. Рожнов сложил большой выбритый рот куриной гузкой, старательно выпустил из-под кепки рыжий чубчик. — Еще бы пять минут — и не застал.
— К баронессе на свидание?
— Забирай выше, — с важностью сказал Прокофий.
— Куда еще? В Совнарком?
— А не меньше, — серьезно сказал Рожнов. — К Максиму Горькому.
Леонид почувствовал волнение.
— Заливаешь! — не поверил он. — Думаешь, примет.
— Звонил вчера его секретарю. Назначил на четыре часа.
«Вот это Прошка, добился», — уважительно подумал Леонид.
Раздеваться не имело смысла.
Еще в ноябре однокурсник-москвич дал Осокину поносить свою армейскую шинель: в ней Леонид ездил в институт на лекции. Покупка пальто откладывалась, на товарных станциях не всегда можно было найти разгрузочную работу, да и где взять свободное время? Занятия не оставляли и часа.
Из рииновского общежития вышли вместе. На трамвайной остановке Прокофий неожиданно предложил Осокину поехать с ним вместе — может, удастся пройти к Г Горькому «на пару». Леонид испугался, стал отнекиваться: неудобно.
— Неудобно воровать, сказал Прокофий. — И то мы с тобой не считались. Загвоздка в другом: пустит ли тебя секретарь Крючков? Я скажу, что ты художник из «своих» и будешь делать обложку для второго номера альманаха «Вчера и сегодня». Договорились? Дуем. Познакомишься с Горьким, а то, может, другого случая не подвернется. Знаешь, какой к нему наплыв? Не всех, брат, пускают.
И, не слушая возражений Леонида, потянул его с собой.
Леонид хорошо знал общительность поэта и был уверен, что Прокофий всеми средствами постарается протащить его на прием к писателю. Ему и очень интересно было, и он, непривычно для себя, робел. Похож ли Горький на обыкновенных людей? Мировая величина. Как себя с ним держать? К этому времени Леонид уже прочитал «Городок Окуров», «Дело Артамоновых», дилогию о детстве, видел в театре «На дне». Горьковские босяки привлекли его красочностью, цветистостью речи.
Кое-где зажглись ранние огни. Трамвай повез парней к центру. У Никитских ворот они сошли и отправились в тихий снежный переулок, к великолепному особняку, выложенному голубыми и коричневыми плитами, с цельными зеркальными окнами.
Вошли в большой двор, обнесенный высоким зеленым забором. Прокофий толкнул калитку. Перед ними открылся второй двор, скорее парк — так густо он зарос деревьями, кустарником. Дорожки всюду были аккуратно расчищены, и по сторонам их сугробился снег.