— Оставь комедию. Мы не на сцене... Уж если хочешь, все эго можно сыграть без статистов.
Леонид сделал шаг вперед, осевшим от волнения голосом произнес:
— Не трогай, Курзенков. Слышишь?
Курзенков не повернулся, не ответил, словно находился в комнате только вдвоем с женой.
— Останься. Поговорим... объяснимся.
Алла прищурила глаза, сказала, словно дала пощечину:
— Чего всполошился? Боишься за репутацию? Незапятнанный общественник! Активист! Не из-за меня же ты беспокоишься? Комната пустовать не будет, я ведь здесь не первая. И отец твой успокоится: приведешь жену без ребенка.
— И я у тебя далеко не первый. Сама призналась, что шестнадцати лет тобой овладел школьный физкультурник... Еще неизвестно, кто из нас кого «соблазнил». Так что нечего из себя строить... белую розу.
— Ну и животное! Пусти.
Она выхватила узел. Леонид приблизился еще на шаг, ежеминутно готовый вступиться. По-прежнему не глянув на него, Курзенков сунул руки в карманы брюк, отошел, и губы его опять насмешливо искривились.
«Физкультурник? В шестнадцать лет? » Этого еще не хватало. Леонид чувствовал себя так, словно мозг его окурили едким дымом. Ну да черт с ним — сейчас главное вырвать ее от скотины мужа.
Из перебранки «молодоженов» Леонид установил, что между ними немало произошло скандальных сцен, они частенько оскорбляли друг друга и уже не надеялись найти пути к примирению. Алла вскользь упрекнула его «длинноногой балеринкой». Курзенков в ответ уколол ее «горбылястым режиссером», причем насмешливо добавил: «Не просчитайся. Киношники надуют» — и еще раз предложил ей «подумать», «не рвать». В голосе Курзенкова проступали неискренние, актерские ноты, и уговаривал он Аллу скорее для «порядка» — может, для того, чтобы впоследствии иметь возможность обвинить ее в разрыве. Вероятно, разозлило его и то, что не получилось доброго, согласного расставанья, а, уходя, она, что называется, хлопнула дверью. Леонид подозревал, что и его персона вызывала у Ильи неприязнь, бешенство.
— Не ошибись в шмутках, — бросил Курзенков бывшей жене, явно желая ее оскорбить.
— По себе судишь.
Почему-то Леонида страшно обидела последняя фраза Курзенкова. Всякое напоминание о жульничестве он, хотя и косвенно, всегда принимал на свой счет. Дать этому лощеному собственнику, дамскому соблазнителю по морде? Леонид не посмотрел бы на то, что весть о драке могла дойти до института. Остановило другое — слово дал Алле «держать себя в рамках».
Курзенков рассчитанно-небрежным жестом достал из нагрудного кармана пиджака, висевшего на спинке стула, золотые часы на ремешке, справился со временем, точно ему это было важно.
«Регламент дает? — подумал Леонид. — Мол, быстрей сворачивайтесь. Или хвастает золотыми часами, хочет унизить Алку, вообще всех нас троих — что-де перед этим ваши шмутки! » Ишь сволочь, какие рыжие бочата!
Леонид никогда таких в руках не держал. Курзенков вновь развалился на тахте, взял книжку с пьесами. Читать, вероятно, он все-таки не мог и лишь делал вид, что читает. Иногда нет-нет и поглядывал поверх книжки на жену.
Она сложила свои вещи посредине комнаты, на видном месте. Этим она будто отвечала на слова мужа о «чужих шмутках». Леониду показалось, что глаза ее влажно блестели.
— По-моему, эти шлепанцы не ты покупала? — вдруг опустив книжку, едко, с вызовом сказал Курзенков и взглядом показал на положенные сверху комнатные туфельки, отороченные мехом.
— Разве не ты мне подарил их на день рождения?
Алла швырнула туфельки ему под ноги:
— На. Может... другой пригодятся.
Теперь Леонид изобразил на лице подчеркнуто-брезгливую гримасу. Курзенков рассмеялся, встал и положил шлепанцы обратно в кучу.
— То-то. Значит, и баловал? Носи — может, когда вспомнишь.
— Лучше для тебя, если не вспомню.
Все же шлепанцы Алла оставила. Леонид пожалел: надо бы кинуть в самоуверенную морду этому кулаку — пусть не думает, что можно всех купить. А то фасонит рыжими бочатами (золотые часы явно не давали ему покоя).
Очевидно, Алла собрала вещи: она перерыла все ящики шифоньера.
— Мой утюг у соседки, — сказала она Мусе. — Пойдем возьмем. Кстати прощусь.
Обе вышли. Может, Алла хотела скрыть слезы?
Стараясь сохранить подчеркнутое спокойствие, Леонид прислонился к стене, тоже закурил.
Курзенков вдруг насмешливо глянул ему в глаза.
— Я, кажется, тебе помешал летом? — сказал он вдруг весело, с нехорошей усмешкой, — Теперь она свободна, можешь занять мое место.