Внезапно Леонид заметил, что свет его звезды померк. Облачко нашло? Или уличные фонари глушат? Он обеспокоился: не сулит ли это несчастья?
Вдруг от души улыбнулся — экие бабьи предрассудки! Уронил голову на пальто и моментально заснул.
II
За полдень в аудиторию к будущим студентам вошел молодой человек в белой шелковой рубахе, в светло-серых, по сезону, коверкотовых брюках, из-под которых виднелись серебристые носки в стрелку. Брови у него были широкие, черные, губы немного толстые, красные, с легкой, почти неуловимой насмешливой складкой. На энергичном, хорошо пробритом подбородке молодого посетителя отчетливо выделялась ямочка. Солнцем юга, здоровьем несло от его сытой, ладной, бросающейся в глаза фигуры.
— Давайте знакомиться, — сказал он, приветливо улыбнувшись и протягивая всем по очереди руку. — Илья Курзенков. Студент третьего курса театрального института. Представитель профкома.
— Наконец нас заметили, — сказал Леонид. — Если и не начальство, так хоть общественная власть.
— Я по старой памяти сюда зашел, — продолжал Курзенков, внимательно и оценивающе оглядывая каждого из присутствующих. — Наш ГИТИС[31] шефствует над рабфаком, а сторож говорит: тут какие-то ребята ночевать ходят.
— Верно, — пробасил Матюшин, — Заходил какой-то старичок. Мы с ним провели разъяснительную беседу и угостили папиросами.
— Эх, думаю, — вежливо дослушав певца, сказал Курзеков, — прозевали рабфаковцы новое пополнение, прозевали! Надо хоть нам, шефам, вмешаться, наверстать утерянное.
Он запросто присел на край стола, опираясь одной ногой о пол, дружески начал расспрашивать парней, кто откуда.
Матюшин сказал, что он забойщик из Донбасса, горняки дали ему «путевку на артиста». В рудничном поселке кончил четырехклассную школу, поет в кружке самодеятельности. Скулин оказался волжанином, работал матросом на пассажирском судне.
— Слушай, профком, — сказал он ядовито, блестя желтыми глазами. — Твою инициативу улучшить наши условия приветствует весь коллектив. Мы ведь не буржуи, денег у нас на гостиницу нету.
— Да туда и с деньгами не попадешь, — перебил его Коля Мозольков. — Не то что номер, а и простую койку не достанешь. Я пробовал.
— Ну и что? — спокойно, с неуловимой назидательностью ответил ему Курзенков. — Что удивительного? Всего десяток лет с хвостиком, как революция произошла. Новых гостиниц для тебя еще не успели построить. Слишком быстро захотел.
— Ты нам политэкономию не читай, профком, — вмешался Леонид. — Мы ее в школе проходили. Вот спим на полу, нельзя ли придумать что помягче?
Курзенков весело прищурил глаза:
— Пошел вам рабфак навстречу? Оставил в аудитории? И нечего тут язвить насчет «буржуев». Нечего! — отсек он я покосился на «писателя». — Я думаю, ребята, мы вполне можем поладить добром, не разжигая страстей. Вас никто не собирается подвергать остракизму... изгонять отсюда. Наоборот, охотно поможем чем в силах. Я сегодня же поговорю с директором, товарищем Крабом. Надеюсь, сумеем достать несколько матрацев. За постельное белье не отвечаю.
Дружелюбие Курзенкова, его спокойная манера убеждать благоприятно подействовали на будущих рабфаковцев. Кое-кто даже остался недоволен ядовитостью Скулина и попросил его утихомириться. Когда представитель институтского профкома ушел, еще раз заверив поступающих в своей поддержке, все дружно стали его расхваливать.
— Растаяли! — не сдавался Скулин. — Во-первых, нам аудиторию не дали, а мы сами ее захватили. Во-вторых подумаешь, благодеяние: крышу предоставили. Да у нас на падубе парохода лучше было спать: скамьи стояли. Холодно? Спустись в трюм. Краснобай этот профком!
Его ворчания никто не слушал.
Не прошло и часа, как «писатель» был окончательно посрамлен. Курзенков вновь появился в аудитории, теперь в сопровождении высокого, квадратного, весьма представительного мужчины с черными, ежом торчащими волосами на смуглом, тоже квадратном лице, в крупных роговых очках. На нем в обтяжку сидел черный костюм, похожий на мундир.
— Вот эти самые ребята, — сказал ему Курзенков, показав на парней. — Рабочий класс, матросы тянутся к искусству. Приехали, правда, немного рановато, общежитие еще не готово. Но что поделаешь? Молодость. Горячка. Неудобно, чтобы на полу валялись.
Будущие студенты поняли, что перед ними сам Краб, директор рабфака. Директор внимательно осмотрел отремонтированные стены, попробовал пальцем, хорошо ли просохли белила на дверной раме, проверил подоконники и лишь тогда, мимолетным взглядом окинув приехавших, сухо спросил:
— Вам кто разрешил здесь поселиться?
От неожиданности в аудитории повисло тяжелое и недоуменное молчание.
— Куда ж нам деваться? — вопросом ответил Скулин. — Нам негде жить. Для таких, как мы, ни в «Национале», ни в «Балчуге» номеров нет.
Это администрации рабфака не касается. Вам было объявлено, что экзамены начнутся с пятнадцатого августа? К пятнадцатому и надо было приезжать, вас бы встретили так, как заслуживают поступающие. Вы же заявились за добрых полмесяца. Поэтому ваших претензий мы не принимаем.
Вновь расплылось молчание: категорический тон директора исключал всяческие споры.
— Может, нам уйти ночевать на бульвар? — как бы рассуждая, спросил Леонид. — Для меня это не в диковинку.
— Я несколько лет спал в асфальтовых котлах, в дачных вагонах, в подъездах чужих домов. Правда, это было в детстве, а сейчас вроде не совсем удобно...
Парни заулыбались. Директор Краб сквозь роговые очки скользнул по Осокину пристальным взглядом. Широкие маслянистые губы его не изменили выражения.
— С канцелярской точки зрения администрация рабфака права, — негромко сказал Скулин и как-то особенно ядовито блеснул желтыми глазками. — Но ведь мы советские люди, и у нас существуют какие-то другие нормы....
— Спокойно, приятель, — перебил, его Курзенков. — Не будем сыпать перец, он требуется не к каждому блюду.
Директор сделал вид, что не слышал замечания «писателя», и спросил официальным тоном:
— Все подавали заявления? У всех вызовы от рабфака?
— У меня есть.
— Вот мое.
Некоторые парни достали из кошельков извещения, развернули. Краб брал, просматривал.
Осокин прикусил язык: у него извещения не было. Документы свои он послал с запозданием, ответа из учебной части не стал ожидать, рассчитывая получить его по приезде в Москву. Обретя место на полу аудитории, Леонид вообще по беспечности перестал интересоваться «канцелярщиной». Вот черт! Кажется, не было еще случая, чтобы у него все обстояло благополучно!
— Надо ребятам помочь, Эммануил Яковлевич, — вежливо, но настойчиво сказал Курзенков директору. — Что поделаешь с такой неорганизованной публикой? Я от имени профкома института прошу вас оказать им содействие. Матрацы можно взять из студенческого общежития. Ваши- рабфаковцы из отпуска приедут только к сентябрю.
Краб еще раз осмотрел беленые стены, попробовал толстым пальцем краску на фрамугах. Крупная, полнеющая фигура его хранила административную значительность, черные начищенные ботинки внушительно поскрипывали.
Не обронив больше ни слова, директор покинул аудиторию. За ним последовал Курзенков, что-то доказывая на ходу. Шаги их заглохли в коридоре.
— Вот это директор! — сказал Мозольков и очень похоже передразнил его манеру держаться,
— Не краб — настоящий спрут.
— Я так и не понял: матрацы нам дадут или по шее?
— Ничего, Курзенков его обработает.
— Мы сами члены профсоюза! — вдруг вскипел Скулин. — Это не дореволюционное время, когда каждый начальник мог самодурствовать. Что мы, нахлебники в своей стране? Не дурака валять приехали, — набираться знаний, И если этот краб или рак... кто он там есть, попробует нас вытурить — найдем управу. Наркомпрос — на Чистых прудах, идти недалеко.