Слабо пожимая в ответ руки, она неожиданно, тихо и твердо заявила:
— Я не сомневалась в успехе.
«Эту теперь везде поддержат, — подумал Леонид. — Не то, что нас».
Деваться парням было некуда, и они решили дотянуть в рабфаковском помещении до последнего дня. Вечером внизу у лестницы они встретили Мусю Елину. Стихи ее понравились члену приемочной комиссии, поэту Сергею Городецкому, и Муся, тоже не без триумфа, была зачислена на литературное отделение.
— Как ваши дела, ребята? — сочувственно спросила она. Ей было известно, что друзья решили обжаловать заключение комиссии.
Шатков рассказал, как они провели чуть не полдня в приемной заместителя наркома.
— Правильно делаете, — одобрила Муся. — Стучитесь во все двери. К нам на ЛИТО приняли одного парня — обомрешь. Разодет, смотрит свысока. А стихи б послушали! Формалистические, жизни ни на йоту. Да и откуда ему знать жизнь — горя он, что ли, хлебнул? Рос под крылышком высокоответственного папочки, на машинах раскатывал. Думаете, к вам на ИЗО такие не просачиваются? Недаром говорят: блат выше Совнаркома.
— Этот фактик мы запомним!
— Будь спокойна. Еще нервы Крабу попортим. Ты теперь студентка? Счастливая. Где общежитие дают?
— Пока неизвестно. Да я хочу до занятий на недельку съездить домой, в Оренбург... В общем, ребята, не огорчайтесь, на худой конец живописью можно заниматься где угодно.
Хотела этого Муся Елина или не хотела, но и во взгляде ее небольших серых глаз с подпухшими веками, и в выражении полных бледно-желтых щек, даже в льняной челочке проглядывало с трудом сдерживаемое самодовольство преуспевшего человека. Казалось, само ее сочувствие вызвано состраданием. «Жаль, что у вас способностей маловато, — словно бы говорил вид Муси. — Ничего, работайте. Авось подтянетесь». Во всяком случае, так ее слова восприняли неудачливые друзья. Шатков с несвойственной ему поспешностью простился с поэтессой и побежал наверх, коротко размахивая зажатой в руке папкой. Леонид задержался, преодолев смущение, спросил:
Значит, Аллочка выдержала. А говорили, будто по истории засыпалась?
— Был такой случай, — сказала Муся и то ли усмехнулась, то ли просто чуть передернула губами. — Она себя в тот день чувствовала нездоровой. Ей, ну... дали возможность пересдать. Словом, нашлись люди, помогли, и теперь Алка оформлена на театральное. Да, может, Леня, хочешь ее увидеть? Ночью она тоже уезжает. Домой, в Майкоп.
— Конечно. Я и провожать пойду.
— Там уж договаривайтесь сами.
Вместе с Мусей он поднялся на второй этаж, к знакомой и уже дорогой аудитории, по привычке остановился в коридоре у окна. Почему-то он всегда так, лицом ко двору, ожидал Отморскую. Может, для того, чтобы не видеть лукавых взглядов проходивших девушек?
Сколько раз он разглядывал отсюда серые грязно-желтые стены домов, обступивших большой заасфальтированный двор с чахлыми московскими деревцами, но никогда еще не волновался так, как сегодня. Леонид считал, что наступило испытание их любви с Аллочкой. Они разлучены злой судьбой. Весь день вчера — и в ЦК комсомола, и в столовой, и в Наркомпросе — его толкала и поддерживала не только забота о себе, желание выбиться в художники, а и мысль об Аллочке: не потерять бы ее. Потому что теперь каждый свой поступок, каждое действие он совершал не только для себя, но и для нее. Образ любящей, покорной Аллочки, целующей его за воротами чьего-то двора, делал его счастливым, утраивал силы. Как рано для них наступил тяжелый час.
Стоя спиной к аудитории, Леонид безошибочно уловил легчайший звук, с которым позади открылась дверь, и быстро повернулся. Он встретил лукавый взгляд Дины Злуникиной, которая значительно, с важностью, вскинув подбородок — талант! — счастливица! — пошла к выходу.
Леонид чуть покраснел, отвернулся к окну.
Прошло добрых десять минут — а для него чуть не час, — прежде чем Леонид вновь услышал звук открываемой двери, знакомые шаги. Несмотря на душный вечер, Алла была в зеленой шерстяной кофточке, которой он у нее никогда не видел, в пестрой шелковой косынке, повязанной низко, почти над бровями. Кофточка, в особенности низко повязанная косынка странно изменили ее лицо, даже фигуру, она показалась Леониду сильно повзрослевшей: баба, да и все.
Отморская улыбалась, как и прежде, смотрела нежно и чуть вопросительно, и все же Леонид не мог избавиться от ощущения, что перед ним совсем не та Аллочка, с которой он бродил по Чистым прудам, переулкам. В руках у нее была длинная бечевочка: казалось, она куда-то торопится и вышла на минуту.
— Поздравляю, — сказал он радостно, с затаенной где-то в зрачках тревогой вглядываясь в ее лицо, обеими руками пожимая ей руку. — А у меня вот сорвалось. Выясняем с Ванькой.
Последние слова он сказал, возможно, слишком небрежно.
— Я слышала.
— Домой в Майкоп?
Она ответила наклоном головы, стала играть бечевочкой.
— Вернешься победительницей. Твоя мечта исполнилась, стоишь у подмостков сцены... через несколько лет — артистка.
Ничего приятнее Леонид не мог ей сказать. Да он и подбирал лишь то, что больше всего пришлось бы ей по сердцу. Хотелось польстить? Или... немного заискивал? Алла не могла сдержать торжествующей улыбки.
— Это ты, Леня, перехватил. До ангажемента еще знаешь сколько? Сперва надо кончить рабфак, потом, возможно, институт, а уж после думать о сцене...
И было видно, Алла не сомневалась, что и успешно кончит ученье, и попадет на сцену, и широко прославится, завоюет своим талантом Москву, Россию, весь мир. Тот отблеск удачи, упоенного самолюбия, который светился в Дине Злуникиной, в Мусе Елиной, почудился Леониду и в каждой черточке лица Аллы. Видимо, достижение цели накладывает на всех одинаковый отпечаток. Произнося эти слова, Леонид главное высказывал ей глазами. Он спрашивал, помнит ли она переулок близ Чистых прудов, угол двора за воротами? Любит ли его, как и в тот вечер? Он останется ей верен навечно.
На какую-то минуту ему показалось, что из-за надвинутой на брови косынки проглянула прежняя Аллочка: он увидел ее побледневшее лицо, нежный-нежный взгляд, тянущиеся к нему губы. Вот-вот они станут так же близки, как и в тот незабываемый вечер. Но тут же Алла поправила косынку, застегнула кофту еще на одну верхнюю пуговицу, у горла, оглянулась на дверь аудитории. Опять перед ним была незнакомая баба. Что с нею? Торопится укладываться (долго ли уложить один чемодан? )? Или в мыслях она уже в Майкопе с дочкой, с матерью? Вот опять взгляд ее стал ускользать, она словно отодвинулась (между прочим, так себя Алла вела и в тот вечер, когда отказалась идти с ним в кино и, по ее словам, отправилась с Курзенковым на дом к актеру). А вдруг... дело в нем, в Леониде? Может, он слишком придирчив? Может, слишком уж болезненно ощутил свой провал?
— Вернешься, Аллочка, здесь в аудитории встретимся. Вот увидишь.
Он хотел заразить Аллу своей уверенностью, что восстановится на рабфаке, заниматься они будут в одном здании, и, следовательно, ничего не помешает им жениться. Сказать это он не решился. Мешало и другое: Алла совсем не интересовалась его делами.
— Когда у тебя поезд?
— В два сорок ночи.
— Я поеду провожать. Муся тоже катит в Оренбург и, наверно, не сможет?
Словно вспомнив о времени, Алла сверилась со своими часиками, вновь оглянулась на дверь. «На вокзале надо будет угостить, — подумал Леонид. — Ресторана мой кошелек не выдержит, тем более что рабфаковская стипендия накрылась. Придется взять бутылку наливки и колбасы».
— Спасибо, Ленечка. Стоит ли? Я ведь не одна еду, с подругой.
— Ну и что? Я твой чемодан донесу, да помогу и ей.
— Она возьмет извозчика: вещей много. Так что хорошо доедем, не беспокойся. — И как бы для убедительности пояснила: — Мне повезло, подруга до Армавира — весь путь вместе. Хорошо, верно?
— О! На извозчике! Как буржуйка. Ну, я где-нибудь сзади на рессорах прицеплюсь.
Зачем он это сказал? Ведь уже понял, что от него старались избавиться. Хотел за наигранной веселостью скрыть душевное смятение?
В памяти вдруг всплыли слова Муси Елиной: «Там уж договаривайтесь сами». Она-то знала, что это за «подруга»: Илья Курзенков. Если бы Алка поехала на вокзал действительно с подругой, разве бы он помешал? Барабан из ослиной кожи! Как он сразу не почувствовал, что его встретили будто чужака? Да нет — почувствовал! Видел: чтобы не глядеть в глаза, играет бечевочкой, готова сбежать. Просто не мог поверить. После таких поцелуев? Столько позволить, сколько позволила ему Алла, могла лишь женщина, готовая на многое. Будь у Леонида комната, Алла тогда принадлежала бы ему, он знал это безошибочно. Поэтому и смотрел на нее как на невесту.