— А китайского нету? — Леонида вдруг охватило желание острить. Он понимал, что они настолько безграмотны, так «плавают» в языках, в том числе и в родном русском, что им, в сущности, совершенно безразлично, какой выбирать: изучать все равно придется с азов, тем более что на этот рабфак он смотрел как на временное пристанище: они с Иваном «художники», и место их в мастерской, за мольбертом.
— Восточных языков у нас нет, — совершенно серьезно ответила заведующая. — Ни санскрита, ни древнегреческого, латинского, ни эсперанто. Только новые европейские. Советую вам, товарищ Шатков, выбрать английский. Правда, трудное произношение, зато легкая грамматика. Да и очень широко распространен... язык дипломатов.
— Ладно, — радостно передохнул Шатков, готовый остановиться на чем угодно. — Могу и английский.
— Отлично. С вами всё, считайте себя принятым.
Заведующая учебной частью улыбнулась Шаткову мило, как человеку уже своему, студенту, и он еще больше смутился. Иван никогда не общался с такими нарядными, образованными дамами. Предложи она ему не английский, а древнеиудейский или — под стать помещению — церковнославянский, он и тут, наверно, едва ли осмелился бы отказаться.
Все это время Леонид тихо веселился на его счет. Выбор Ивана, в сущности, освобождал его от дискуссии с завучем института иностранных языков — ему оставалось лишь повторить слова друга.
— Теперь с вами займемся, товарищ Осокин, — перенесла заведующая на него ту же улыбку, которая, казалось, только, и была предназначена Шаткову. — Вы говорите, кончили восемь классов? Что же бросили школу? Терпения не хватило? Захотелось на заводе поработать. Понятно... Вас мы зачислим на первый курс института. Какой хотите изучать язык?
Не ослышался ли он?
Леонид переспросил:
— Куда, куда меня зачислите?
— Вот я вас и спрашиваю, на какое отделение? Вы какой язык изучали в школе?
— Погодите. Вы сказали... в институт?
— Ну да.
Леонид заерзал на стуле.
— Что вы? — протестующе заговорил он, не зная, как назвать заведующую учебной частью. — Я с товарищем Шатковым тоже на первый курс рабфака держал. Как же я могу сразу в институт?
Она подарила ему свою милую, дружескую улыбку и, тотчас догадавшись, что его затрудняет, сообщила:
— Меня зовут Эльвира Васильевна. От вас, товарищ Осокин, я ожидала большего мужества. Вы же кончили восемь классов, имеете почти среднее образование! Свои пробелы загладите в процессе учебы. Педколлектив вам поможет. Что тут непонятного?
Очень много. Леонид не мог понять, почему все-таки дирекция предлагала ему поступить в институт, когда у него не было аттестата? (Знали бы они, как он восемь классов кончил!) Странное учебное заведение.
— Нет. Запишите меня с Шатковым на рабфак. Тоже на английское. Вместе бедовали, вместе станем и грызть гранит науки. Чего уж расставаться?
— Това-арищ Осокин! — укоряюще протянула Эльвира Васильевна и с каким-то сожалением развела полными руками в перстнях. — Неужели вы сами не желаете себе добра? Что за охота терять столько лет?
Ему стало стыдно. Черт знает что! Не во сне ли? Его тащат в институт, а он упирается обеими ногами. От чего только в жизни не приходится отбиваться.
— Все-таки я лучше бы...
Эльвира Васильевна не дала ему закончить, сообщила тоном человека, который наконец решил приподнять занавес над чем-то секретным, чего раньше не хотел открывать.
Поверьте, нам в данном случае виднее, чем вам. Притом, скажу вам откровенно, у нас особое положение. Как вы знаете, мы открываемся только в этом году. На рабфаке у нас будут следующие курсы: первый (он станет готовить студентов для второго) и третий (этот начнет готовить кадры для института). В институте же пока лишь начнет заниматься только первый курс. Второго курса ни в институте, ни на рабфаке в этом году не будет. Ясно вам? На следующий учебный год и там и там появятся вторые курсы, зато не будет третьих. Ну, а уж затем мы войдем в полную норму. Ясно? Я бы вас, товарищ Осокин, зачислила на третий курс рабфака, но там уже полный набор. Остается только институт. Так, значит, на английское отделение?
— Вдруг засыплюсь? — сорвалось у Леонида.
— Да не дрейфь, — толкнул его локтем Шатков, удивленный не меньше Леонида и теперь снисходительно посмеивающийся над ним. — Не помогут, что ли?
— Ваш друг смелее, — мило, даже чуть лукаво сказала Эльвира Васильевна. — Ну, хватит дискуссий — в самом деле, как маленький. Попробуем с испытательным сроком на месяц... а уж в случае чего переведем на рабфак. Записываю.
— Нет уж, тогда катайте меня на немецкий. Я в школе немецкий изучал. Еще в колонии пробовал... в кружке.
И слегка покраснел.
В колонии Ленька Охнарь с удовольствием узнал, как по-немецки называется нож (дас мессер), деньги (дас гельд); перевод слова «жулик» руководитель кружка сам не знал и сразу, вместе с немецким языком, потерял авторитет в глазах Охнаря.
В школе Охнарь вновь стал изучать немецкий: другого не было. Зная пяток слов, он уже считал себя довольно сведущим в этом языке. Преподавала его Маргарита Оттовна, пожилая тощая немка в пенсне, носившая какую-то трехэтажную юбку — столько на ней было нашито воланов, оборок. Школьницы называли Маргариту Оттовну «фрекен» — она была девица. Почти никто из класса не готовил дома ее задания. Почему-то считалось, что изучать иностранный язык совершенно бесполезно: все равно потом забудешь. Усилия Маргариты Оттовны заставить «киндеров» (так называли себя сами школьники) заниматься ни к чему не приводили.
Что только ребята не вытворяли на ее уроках! Пускали по классу бумажных голубей; сжав зубы, а кто уткнувшись в парту, гудели хором, словно летел громадный шмель; коллективно ушли раз на речку купаться. Двое лоботрясов (Леониду стыдно было вспомнить, так как он был одним из них) намазали стул учительницы клеем, и близорукая Маргарита Оттовна села и приклеилась. Заведующая Полницкая тогда едва не исключила обоих хулиганов из девятилетки. Поэтому никакого знания немецкого языка у Леонида не было.
Все же он хоть умел читать, писать и помнил некоторые правила.
— Вы немецкий изучали в школе? — спросила Эльвира Васильевна.
— Да. — Леонид опустил глаза в пол.
— Вот и отлично.
— И застрочила пером.
Пять минут спустя Осокин и Шатков стали студентами. Они поблагодарили, однако уходить медлили, тихо перешептывались.
— Эльвира Васильевна, — спросил Леонид. — А как насчет общежития?
— Ах да, я совершенно забыла! Общежитием, конечно, институт вас обеспечит. Этот вопрос как раз сейчас решается в Моссовете. В этом году слишком большой прием учащихся, и многие институты, техникумы, рабфаки требуют дополнительных коек. В Сокольниках на Стромынке строится огромный новый студгородок тысяч на пять мест. Его должны были сдать еще в августе, но всё тянут. Где пока временно будут расселять студентов — не знаю. Известно это станет буквально завтра, послезавтра. Вы можете перебиться?
— Мо-ожем, — засмеялся Шатков.
— Пока тепло — найдем место, — весело заверил и Леонид.
Вот этот ваш тон мне нравится, — засмеялась и Эльвира Васильевна. — Дня через три-четыре самое позднее у вас будет крыша над головой. Так что заглядывайте. Как раз получите и студенческие билеты.
Из института новоиспеченные студенты вышли на каменную паперть, которую, видимо, уже нельзя было переделать, как переделывали помещение церкви. Оба все еще были красные, словно выскочили из бани, и не могли прийти в себя от радостного изумления.
Леонид изогнулся, как официант, церемонно протянул руку:
— Поздравляю, товарищ студент рабфака иностранных языков!
Иван ответил ему таким же «тонным» и крепким рукопожатием:
— Поздравляю, товарищ студент института иностранных языков!
Они сбежали вниз по ступеням.
— Повезло тебе, Ленька! — покрутил головой Шатков.
— Как бы не вывернуло, — с искренним сомнением сказал Осокин. — Я ведь в восьмом классе учился через пень-колоду.