Юля радостно всплеснула загорелыми руками с золотым перстнем, протянула:
— О-он. Охна-арь. Чи нэ сон я бачу! Ты как в Москве?
— А вы?
— Вот Так встреча. Леонид решительно ничего не понимал: почему Юлька-то с Юсуфом вместе?
— Мы? Проездом, — басом сказал Юсуф.
Это ничего не объяснило Леониду. Юля Носка оглянулась назад, на деревянный диванчик, где сидела черноглазая девочка лет трех, в меховой шубке и капоре.
— Не забредет ли куда Муська? Да и вещи... Идемте туда. Ой, да как же это хорошо, Леня, что мы встретились. Юся, — обратилась она к Кулахметову. — Брось ты свое пиво, пошли сядем.
— Ступай, Юля, — сказал Юсуф. — Должны ж мы с Охнарем хоть по кружечке пивка выпить. Обмыть встречу. Ступай к дочке — в самом деле, заблудится.
Леонид радостно, вопросительно улыбнулся:
— Эта карапузка?.. Значит, вы...
— Давно, — с гордостью сказала Юля, радостно вспыхнув. — Юся еще учился на командирских курсах — расписались.
— Не думал я в колонии, что ты станешь мамзель Кулахметовой. Неужто еще там гулять стали?
— А это наше дело.
И Юля горделиво, с кокетливой смешинкой покосилась на Юсуфа. Загорелый, широколицый, он сиял, как медный чан: без слов было видно, как Юсуф счастлив, доволен женой, дочкой и вообще всем, что происходит на свете.
— Ты, Юля, хоть научила его по-русски говорить?
— Почище тебя шпарит.
— Я что? Забываю. По-немецки теперь вкалываю. Гутен таг, фрау Юлия. Можешь ответить? Зецен зи зих. Ферштейн?
— Ох и клоун ты, Ленька.
Видимо, Юля приняла слова Осоки за шутку. Она хотела его о чем-то спросить, но лишь махнула рукой и бросилась к дочке, которая растопырив ручонка, побрела на середину зала ожидания.
Друзья остались у буфетной стойки. Юсуф заказал Леониду кружку пива и сердито схватил за руку, когда тот полез в карман за деньгами. Леонид отметал, что в петлицах шинели у старого колонистского друга рубинчиикам сверкают три кубика, а петлицы зеленые — пограничные войска. Обрадованные неожиданной встречей, он и Юсуф то и дело похлопывали друг друга по плечу, по спине, сыпали вопросами, торопились отвечать и все еще, казалось не начинали «главного» разговора. Леонид узнал, что Кулахметовы жили в Бурят-Монголии, на Аргуна, на границе с Китаем. Юля заведовала на погранзаставе столовой. Сейчас супруги возвращались из Поти на Черном море — проводили отпуск. Вот почему оба такие загорелые.
— Родни нету, куда поехать в гости? Вот мы с Юлей как отпуск — на курорт. В Крым ездили, теперь на Кавказ. — Он подмигнул: — Якши!
— Правильно живете, — одобрил Леонид. — По Корану.
Неприметно кивнув на жену — «женщины это не любят», — Юсуф заказал по двести граммов водки, они торопливо выпили, закусили бутербродами с килькой.
Затем перешли на диванчик, где уже сидела Юля, держа у колен хорошенькую вспотевшую девочку лет трех, с черными глазками, похожими на те, какие бывают у плю- шевых медвежат, с красной лентой в пышных волосиках, в зеленой шерстяной кофточке и унтах. Ее меховая шубка, меховой капор лежали у матери на коленях. Чувствуя на себе чужой взгляд, младшая Кулахметова кокетливо смотрела исподлобья, жеманилась, чертила ножкой.
— Эх и де-евка! — искренне изумился Леонид.
Лучшего для Юли он ничего не мог сказать. Она, видимо, очень гордилась дочкой.
— Садись, рассказывай, — счастливым голосом сказала она, ловко опрастывая от вещей место на лавке. — Ох, давно ж мы не видались. Лет пять? Четыре? Где ты, что в Москве делаешь? Почему без пальто? Закаляешься?
— Ну и кра-аля, — продолжал удивляться Леонид девочке. Он вспомнил про мандарины, вынул из обоих карманов с полдюжины, сунул ей.
Выпивка приятно возбудила его. Леонид рассказал о себе: когда попал в Москву, где учится. Вскользь шутливо упомянул, как у него украли пальто.
Кулахметовы немного удивились, что судьба забросила «Охнаришку» в институт иностранных языков, настойчиво советовали не сдаваться, рисовать и дальше. Видимо, они по старой колонистской памяти высоко ценили его способности. Слушая их, Леонид в душе каялся и жалел, что давно не брался за карандаш, краски.
— Вы-то как живете? — чтобы перевести разговор, стал он расспрашивать Кулахметовых. — Совсем буржуи!
Он легонько ткнул ногой в два новых чемодана, затянутых в аккуратные чехлы с вышитыми гарусом инициалами: явно Юлиной работы.
— Жаловаться, Леня, грешно, — начала рассказывать она. — Одеты мы с Юсей с ног до головы: он ведь командир, у него обмундирование. Паек на обоих бесплатный...
— Как в колонии?
— Погуще.
— Везет вам всю жизнь на шаромыжку.
— Не беспокойся, свой кусок оправдываем. Этой весной Юся на заставе знаешь какого «зверя» задержал? Получил награду. Обстановку завели, у муженька ружье двуствольное, охотится. Дичи полно, даже кабарга есть. Никогда не ел? Чудное мясо. Зарплаты вполне хватает, признаемся тебе по совести, сберкнижку завели. Это вот сейчас растратились, с курорта возвращаемся, а то всегда деньги. Кое-кто на скуку жалуется, а нам ничего. Радиопередачи из Москвы слушаем.
Чувствовалось, что после страданий, перенесенных в детстве, обеспеченная жизнь подействовала на Юлю благотворно. Спокойствием, довольством дышали ее движения, приветливо светился взгляд. По тому, как чистенько были одеты дочка, муж, в каком порядке содержались вещи, угадывалась прежняя хозяйственная Юля-птичница, одна из самых расторопных колонисток. Видно, умело она руководила не только погранзаставской столовой, но и мужем, который лишь широко улыбался на все ее замечания.
Вокруг бывших колонистов текла обычная жизнь самого крупного из столичных вокзалов. Несмотря на день, горели лампочки; по радио объявляли прибытие дальних экспрессов. За громадными, чуть не до потолка окнами, в тупике, у самого входа, стоял дальний сибирский состав Красноярск — Москва, шла посадка. Беспрерывно на перрон, в кассовый зал, в ресторан двигался народ. Все деревянные диваны были заняты. Кто лениво читал газету, кто сидя дремал, облокотясь на баул, чемодан. Много деревенских ехали семьями: с тряпьем, мешками, ведрами, — на стройку. Пробегали потные, краснорожие носильщики, увешанные кладью, издали заметные по белым фартукам. Бойко торговала разложенными газетами, журналами девушка в киоске. То и дело кто-нибудь подходил к будке справочного бюро. Хлопали пробки в буфете.
Наверно, каждый из встретившихся друзей вспомнил голодные, полные унижений годы, проведенные на разных вокзалах России. Леонид и Юсуф переглянулись, оба поняли друг друга. Как теперь были они далеки от прошлых «интересов»! Давно никого из них не волновали чужие «углы» — чемоданы, «сидоры» — мешки, «скрипухи» — корзины (впрочем, корзину теперь редко у кого можно было увидеть). Было странно и немного дико вспоминать, что кражу чужих вещей они считали своим назначением в жизни, презирали трудовых людей, гордились хамством. Ведь у некоторых это и сейчас продолжается.
— С кем-нибудь переписываетесь? — словно встряхнувшись, спросил Леонид. — У меня, по совести признаюсь, оборвались ниточки. Даже с Владькой Зарембой. Не знаете, как он?
— Мы тоже со многими потеряли ниточки, как ты говоришь, — засмеялась Юля, — а с этим переписываемся. Он еще давно из колонии в техникум поехал учиться. И сразу его агрономом в Казахстан послали. Пишет, что тюбетейку носит, пьет кумыс и ест бишбармак. Блюдо такое из баранины. Раскулачивает баев, воюет против продажи девушек за калым. Трудно, мол. Даже находятся ответработники — на словах за новое, а тайком держат в горах овечьи отары и, под видом родственниц, — вторых, третьих жен. Его как будто в райком хотят взять. Не забыл Сеньку Жареного? Секретарь сельсовета под Пензой. Параска Ядута — закройщица на швейной фабрике в Житомире, замужем. Поет в самодеятельности. Ну, кто еще? Охрим Зубатый — слесарь в депо. Все где-то работают, учатся.