Вставай, страна огромная,
Вставай на смертный бой
С фашистской силой тёмною,
С проклятою ордой.
Шли простые люди, в своей обычной одежде. Судя по их виду, в основном это рабочие. У многих за плечами висели рюкзаки или небольшие мешки.
Пусть ярость благородная
Вскипает, как волна, --
Идёт война народная,
Священная война!
А вот прямо рядом со мной прошёл удивительный человек. Он был очень странно одет. Он не надел крепкую и практичную одежду, как сделали все остальные. Этот человек был одет в отглаженный чёрный костюм. Белоснежная рубашка, галстук. На ногах - начищенные до блеска лаковые башмаки. Рукой с тонкими нежными пальцами, которые скорее подошли бы пианисту, чем бойцу, он сжимал ремень висящей на его плече и столь неуместно смотрящейся с таким нарядом винтовки и пел:
Как два различных полюса,
Во всём враждебны мы.
За свет и мир мы боремся,
Они -- за царство тьмы.
Люди были разбиты на отряды. Я не считала специально, но мне показалось, что каждый отряд по численности был примерно равен батальону. Впрочем, я могу и ошибаться. И во главе каждого такого отряда обязательно шёл командир. Обычно, лейтенант. Только эти командиры и были одеты в военную форму. Все остальные - в гражданской одежде.
Пусть ярость благородная
Вскипает, как волна, --
Идёт война народная,
Священная война!
Ой, нет. Вон, вижу человека в форме прямо в центре строя. Какой-то старичок с совершенно седой бородой. И какая-то форма у него странная, неправильная. Видно, что далеко не новая форма, хотя и чистая. Он тоже поёт:
Дадим отпор душителям
Всех пламенных идей,
Насильникам, грабителям,
Мучителям людей!
Старичок в форме уже прошёл мимо, когда я поняла, что у него с формой не так. Он был одет в старую, царскую форму, с которой только спороли погоны. А ещё, пока он проходил мимо, я успела заметить георгиевский крест у него на груди. Кажется, носить царские награды было запрещено. Но шедший во главе батальона молоденький лейтенант делал вид, будто креста не заметил.
Пусть ярость благородная
Вскипает, как волна, --
Идёт война народная,
Священная война!
Сколько же их много! У меня появилось такое чувство, будто я сейчас неожиданно прикоснулась к чему-то невероятно древнему и могучему. Какой-то мелкий, рыжий, как и я, мальчишка выбегает из двора, внимательно приглядывается пару минут, а затем с радостным визгом бросается куда-то вглубь стоя. Один из ополченце поднимает его, целует и ставит обратно на землю. Сам же, не оглядываясь, уходит. Уходит на войну.
Не смеют крылья чёрные
Над Родиной летать,
Поля её просторные
Не смеет враг топтать!
А вот идёт политрук. Отлично вижу его нарукавную звезду. И несут знамя. Отчего-то знамя несут не в голове колонны, а в середине. Может быть, это знамя конкретно этого батальона? Не вижу, что там на знамени написано. Вроде бы, что-то про Кировский завод.
Пусть ярость благородная
Вскипает, как волна, --
Идёт война народная,
Священная война!
Тут песню подхватил и стоящий рядом со мной на тротуаре Сашка. Он явно хотел бы тоже оказаться в этом строю. Но ему нет ещё и двенадцати лет. И сейчас он может только петь:
Гнилой фашистской нечисти
Загоним пулю в лоб,
Отребью человечества
Сколотим крепкий гроб!
Не могу больше молчать! Я тоже могу петь! И мой такой слабый на фоне многоголосого рёва голос присоединяется к общей массе. Насколько могу громко, я выкрикиваю:
Пусть ярость благородная
Вскипает, как волна, --
Идёт война народная,
Священная война!
А люди всё идут мимо нас. И многие, проходя мимо, смотрят на меня с Сашкой и улыбаются. Ведь это нас с ним они идут защищать. Именно нас.
Пойдём ломить всей силою,
Всем сердцем, всей душой
За землю нашу милую,
За наш Союз большой!
На другой стороне улицы вижу, как из подъезда дома вышла какая-то старушка. Она держит в руках икону и ей пытается крестить уходящих на войну простых мирных жителей Ленинграда.
Пусть ярость благородная
Вскипает, как волна, --
Идёт война народная,
Священная война!
И многие в строю сами крестятся, глядя на эту старушку с иконой и кланяются ей. А песня при этом звучит как-то уж совсем грозно:
Встаёт страна огромная,
Встаёт на смертный бой
С фашистской силой тёмною,
С проклятою ордой!
Я не знаю, что я могу сделать для этих людей, которые всё так же идут и идут мимо. Не знаю, чем помочь им. Я слишком мала и ничего толком не знаю и не умею. И я делаю единственное, что доступно мне сейчас. Быть может, в бою кто-то вспомнит провожавшую их в Ленинграде девчонку и ему будет чуть-чуть легче. Я стою на тротуаре и изо всех сил пою:
Пусть ярость благородная
Вскипает, как волна, --
Идёт война народная,
Священная война!..
Ну что я за копуша такая? Всё прозевала. Так обидно. Хотела доказать мальчишкам, что тоже на что-то годна. Угу, доказала. Валька Смирнов с пятого этажа смеётся и обзывает меня клушей. Говорит, толку от меня ноль. Как я ни старалась, но и в этот раз тоже не успела ни разу. Мальчишки всегда успевали первыми. Те две зажигалки, что упали в наш двор с неба, успел схватить и утопить в бочке с водой Валька. А к которой нам с чердака вниз сбросили, первым успел Толик Мелкий из соседнего подъезда. Последнее вообще обидно. Он же всего в третьем классе учится, а самый первый подскочил и начал засыпать её песком.
По радио объявили отбой тревоги. Опять фашисты в наш дом попали только один раз. Зажигалкой. Но это и попаданием-то не считается. Они не слишком опасные, пока на чердаке люди дежурят. Вот если бы фугаской попали - это да. Скорее всего, после попадания фугаски наш дом до такой степени разрушится, что жить в нём дальше станет невозможно. Видела я уже в городе дома после попадания в них фугасок. Уже не дома, руины. Хорошо ещё, что фугасок фашисты бросают гораздо меньше, чем зажигалок. Хотя одна из них, кажется, сегодня упала довольно близко. Не во дворе, к счастью, а на улице. Но всё равно грохот был сильный и дом ощутимо покачнулся.
Из подъезда вышел Сашка Круглов. Ему в этот раз на чердак удалось прорваться. Там девушки из МПВО дежурили и Сашку не прогнали. А вот когда на чердак кто-то из наших жильцов поднимается, то они ребятню обязательно прогоняют. Раньше-то мы в бомбоубежище спускались, но со временем перестали. Ну его, это бомбоубежище. Там страшно.
Да и не набегаешься туда. Тревогу по нескольку раз за ночь объявляют. Спать-то когда? А бывает и днём тревога, но днём реже. Днём фашисты всё больше из пушек стреляют. Боятся они, гады, советских зениток. На ночь же в небо обязательно взлетают колбасы наших дирижаблей и поднимают в воздух заграждение. Фашистам, чтобы в это заграждение не врезаться, приходится летать высоко-высоко, над дирижаблями. И оттуда бомбить. Причём в полной темноте. Понятно, что попасть куда-то в таких условиях можно лишь случайно.
Уже вечер. Темнеет и становится прохладно. Я зябко кутаюсь в свой плащ. Недавно начался октябрь и на улице вечерами бывает довольно холодно. Ничего, тревога кончилась, сейчас вернёмся домой, заварим горячего чая и отогреемся.
Можно кашу ещё сварить. На воде. Очень хочется бутербродов с колбасой, но колбасы нет. Мяса вообще нет в магазине. Никакого. Даже консервов нет. Карточки мясные мы на октябрь получили, но толку с них пока мало. Никто их не отоваривает. Нечем. Радует лишь то, что это не надолго. Ну не смогут фашисты долго держать в кольце такой огромный город. Не до зимы же они тут сидеть станут! Что они сами-то зимой в чистом поле жрать будут, а? Мы все со дня на день ждём, когда наши пробьют в кольце фашистов коридор и в город смогут нормально провезти мясо. Да и крупы бы хорошо. А то эта перловка, что дедушка Кондрат купил, уже несколько достала. Дрянь такая. Но делать нечего, приходится кушать её. Пшено у нас закончилось.